Безумная вечеринка зомби - Джена Шоуолтер

На левой ноге у нее татуировка в виде… одуванчика? Да. Когда семена разлетаются, они превращаются в птиц. На другой ноге — татуировка в виде розовой ленты, перекрещивающейся до самой лодыжки и заканчивающейся бантом. Это единственная цветная татуировка, и я удивляюсь, почему… а еще удивляюсь, почему у меня закипает кровь.

У Кэт нет татуировок. Я никогда не думал, что они мне понравятся на девушке, но Камилле идут. Очень.

— Это уже пять секунд неловкости, — пробормотала она.

Меня поймали за разглядыванием врага. С меня следовало бы содрать кожу заживо.

— В холодильнике не так много еды, но не стесняйся, бери, что хочешь. — я закрываюсь в ванной и стою под душем, пока не заканчивается горячая вода и меня не осыпают осколки льда, а мысли наконец-то возвращаются в нужное русло. Любоваться Камиллой запрещено.

Я резкими движениями надеваю футболку и спортивные штаны. Когда выхожу в коридор, меня встречает аромат яичницы с беконом, и у меня перехватывает дыхание. Камилла сидит за кухонным столом, перед ней стоит тарелка с едой, а перед единственным другим стулом — еще одна. Наконец-то она ест. И несмотря на мое отношение к ней, продолжает отвечать мне маленькими жестами доброты.

С каждой минутой каждого дня она все больше озадачивает меня.

У меня впервые за несколько месяцев заурчало в животе, и я присоединяюсь к ней за столом, чтобы поесть. После нескольких кусочков самых вкусных (и единственных) блинчиков с беконом, которые я когда-либо ел, я бормочу:

— Спасибо за ужин.

— Всегда пожалуйста.

— Ты готовила для команды своего брата? — так вот откуда у нее столь очевидный кулинарный талант?

Она не комментирует мое нехарактерное для нее проявление любопытства и говорит:

— Нет. Моя мама была шеф-поваром, и мы… — у нее сжимается челюсть. — Я часто следила за ней на кухне.

Она и… кто?

— Была шеф-поваром?

— Она все еще может им быть. Мама уехала чуть больше девяти лет назад. С тех пор я ничего о ней не слышала.

Камилла слишком юна для того, чтобы ее бросил любимый человек. Но был ли вообще подходящий возраст для такого предательства?

— Мне очень жаль.

Мое странное проявление сочувствия вызывает небольшую улыбку благодарности.

— А как насчет твоих родителей? — спрашивает она и через мгновение сжимается на стуле, понимая, что задала личный вопрос, на который я, скорее всего, откажусь отвечать. — Не бери в голову. Забудь о том, что я спросила.

Мне следовало бы прервать разговор, но я говорю:

— Оба моих родителя умерли, когда мне было шесть лет. До недавнего времени я жил с тетей и дядей. — они были приличными людьми, но у них была своя семья, и в ней не было место для меня, трудного мальчика, которого родители усыновили в возрасте трех лет.

— Твои родители… любили тебя?

— Да, но они не знали, как справиться с ребенком, который видит монстров, которых они не могут различить.

Встреча с Коулом была настоящим чудом. Впервые в жизни я почувствовал, что не одинок.

— Потерять обоих родителей — очень тяжело, — говорит она, — и поэтому мне неловко говорить следующее, но… Я бы хотела, чтобы мой отец уехал вместе с мамой. Он не был хорошим человеком, и я бы лучше оказалась в приемной семье вместе со своими братьями и сестрами.

Братья и сестры. Во множественном числе. И что значит «не был хорошим человеком»? Он совершал психическое, физическое или даже сексуальное насилие? Я сжимаю губы, чтобы не спросить. Мы переходим на личности. Слишком личное для двух людей, которые согласились сражаться с зомби вместе, каждый по своим причинам.

Я встаю, и ножки стула скрипят по полу. Вымыв посуду, я говорю:

— Если мы собираемся жить вместе…

— Если? Мы уже живем.

— …нам нужно установить некоторые правила.

— Согласна. — она протягивает мне тарелку и вилку, выгибая бровь. — Я готовлю, ты убираешь.

Я мог бы отказаться, просто чтобы возразить, но беру посуду и начинаю мыть. Я хочу, чтобы она снова готовила.

— Дай угадаю, — говорит она. — Правило первое. Я делаю то, что ты говоришь, и когда ты говоришь.

— Да. Звучит неплохо. Давай так и сделаем. — я вытираю руки и поворачиваюсь к ней. Между нами всего лишь расстояние вытянутой руки. Но этого недостаточно. Вблизи я вижу разные оттенки карего в ее глазах, от бледно-янтарного до насыщенного черного, и мне хочется надрать себе задницу за то, что я это заметил. Я отступаю на шаг.

— Правило второе, — говорю я. — Ты будешь честна со мной всегда и во всем. Если тебя поймают на лжи, ты вылетишь, без вопросов.

— В таком случае я с удовольствием поделюсь своим честным мнением о тебе. Бывают дни, когда ты становишься полной задницей, и в один прекрасный день я, возможно, расчленю тебя просто ради веселья.

— Справедливо.

Она отодвигает меня в сторону, чтобы наполнить стакан водой.

— Я могу жить с этими правилами.

— Хорошо, но я еще не закончил. Правило третье, — говорю я. — Больше никаких личных разговоров.

Она отводит взгляд, но я успеваю заметить в нем отблеск обиды.

— Нет проблем, — говорит она. — Мы навсегда останемся незнакомцами.

Я хмурюсь, мне не нравится, что я снова причинил ей боль, и не нравится, что мне это не нравится.

— Правило четвертое. Если я хочу побыть один, ты оставляешь меня в покое.

Ее губы сжались, как будто она только что съела лимон.

— В некотором роде это противоречит цели моего присутствия.

— И все же это правило остается в силе.

— Я не буду подчиняться, — говорит она.

Девушки. Не могу жить с ними… конец. Я серьезно. Есть два способа спорить с ними: сказать «да» и сказать «нет», и ни один из них не работает.

Пока встречался с Кэт, я узнал о девушках, наверное, больше, чем кто-либо другой на планете, и все же я по-прежнему абсолютно ничего о них не знаю.

Я забираю у Камиллы стакан с водой и отставляю его в сторону. Не хочу, чтобы жидкость пролилась на мою красивую кружку, когда я прижимаю ее к столу. Мы были слишком близки и раньше, но сейчас мне нужно, чтобы она услышала меня и поняла, насколько я серьезен.

Ее глаза расширяются, но не от страха. Не знаю, что она хочет мне сказать, и не уверен, что желаю это знать. Ее дыхание становится быстрым и неглубоким.

— Может быть, ты и смогла одурачить команду своего брата. Может, парни боялись тебя или Ривера, а может, и вас