Цитадель - Клэр Кент

В ту ночь, после того как банда разбивает лагерь и мы убеждаемся, что пройти мимо охраны нереально, мы разбиваем еще один лагерь. Коул убивает кролика, свежует его, и мы жарим мясо на костре, а затем кипятим еще воды. Коул по-прежнему неразговорчив, но вечер получается неплохим.

В итоге я снова обнимаю его за ногу, пока сплю. Понятия не имею, почему продолжаю это делать.

На следующее утро, после того как мы оделись, поели и прибрались в лагере, Коул хочет нанести еще мази на мой порез, и я снимаю толстовку, чтобы он мог это сделать. Он осторожно отодвигает бретельку и втирает средство. По какой-то причине этим утром мне кажется, что это нечто большее, чем просто медицинская помощь. Меня бросает в дрожь. Моя кожа заливается румянцем. Я прерывисто вздыхаю и отстраняюсь от него так быстро, как только могу.

Пока я надеваю толстовку, Коул снова исчезает. Я почти уверена, что он уже сходил в туалет, но, возможно, ему нужно сходить еще раз.

Я жду возле наших вещей, пока не слышу шорох в лесу. Не в том направлении, куда ушел Коул. Возможно, это просто проходящее мимо животное, но меня это пугает, поэтому я иду искать Коула.

Я постараюсь дать ему как можно больше уединения, но в случае опасности я хочу быть рядом с ним.

Вряд ли это неразумно, на мой взгляд.

Когда я замечаю его силуэт, я останавливаюсь. Он стоит, и сначала я думаю, что он мочится, но его рука совершает странное резкое движение, которое я не сразу понимаю.

Потом до меня доходит.

Коул мастурбирует.

Он смотрит в сторону от меня, и я вижу только одну сторону его спины, но нет другого объяснения тому, как двигаются его рука и плечо.

О, черт.

Я должна отвернуться. Смотреть на это неправильно. Но я не уверена, что смогу что-то с этим поделать. Меня охватывает жар. Мое сердце начинает бешено колотиться. И давление между ног усиливается так быстро, что становится больно.

Я застываю на месте лишь на короткое время. Его движения усиливаются, а затем замирают. Я слышу резкий вдох и протяжный выдох. Его тело заметно расслабляется.

Мое же напрягается от очень неприятного возбуждения.

Я быстро отступаю назад, пока не скрываюсь из виду. Затем возвращаюсь в лагерь; надеюсь, там меня не поджидают медведь или крадущийся волк. Все, что я знаю — это то, что я никогда не смогу рассказать Коулу о том, чему стала свидетельницей.

Ему нужно уединение, а мне нужно притвориться, что я не чувствую того, что чувствую.

Минуту или две спустя он возвращается с таким же невозмутимым выражением лица, как и всегда, и слегка раскрасневшимися щеками. Если бы я не знала его лучше, я бы понятия не имела, что он только что делал.

— Готова? — коротко спрашивает Коул, когда я встаю и смотрю на него.

— Да. Просто ждала тебя. Мне показалось, я что-то услышала в лесу.

Он смотрит хмуро. Можно даже сказать, сердито.

— Тогда ты должна была дать мне знать.

Я открываю рот и снова его закрываю.

Во всем мире не найдется слов, которые я могла бы сейчас сказать.

***

Следующие два дня протекают примерно так же, не считая наблюдения за тем, как Коул дрочит. Возможно, он делает это снова, но я об этом не знаю. И у меня нет ни уединения, ни покоя, чтобы заняться этим самой, хотя мне бы не помешала разрядка.

Банда направляется на запад. И мы понятия не имеем, идут ли они к определенному месту назначения или бродят бесцельно в поисках какой-нибудь провизии или людей, которых они могли бы подкараулить. Нам удается не отставать от них, потому что они часто останавливаются, чтобы искать припасы. Но каждый раз, когда мы мельком видим их лагерь, они слишком хорошо охраняются, чтобы мы могли к ним приблизиться.

В конце концов, нам придется придумать что-то еще. Мы не можем вечно следить за ними, и, возможно, никогда не наступит достаточно уязвимый момент, чтобы мы рискнули вторгнуться.

Я предполагаю, что Коул приходит к тем же выводам, но я не говорю об этом. Это угнетает. Расстраивает. Я до сих пор не видела Брианну, так что у меня есть лишь слабая надежда, что она все еще жива и находится с ними.

Если банда направляется к определенному месту назначения, оно может охраняться даже лучше, чем их лагеря.

Возможно, у нас с самого начала никогда не было ни единого шанса.

На четвертый вечер, после того как мы разбиваем лагерь на ночь, я чувствую себя усталой и встревоженной. Я пытаюсь поддерживать непринужденную беседу, пока Коул жарит белку, которую ему удалось убить, и мы кипятим воду, чтобы наполнить наши бутылки.

Но сидя в темноте у небольшого костра, я продолжаю представлять Брианну. Что она сейчас делает? Что с ней происходит? Что она вынуждена пережить, чтобы оставаться в живых?

Мне так больно, что приходится отвернуться, чтобы не заплакать. Я отвожу взгляд в сторону, чтобы Коул не увидел.

— Прекрати, — бормочет он.

Я моргаю и отворачиваюсь.

— Что?

— Прекрати воображать это. От этого никакого прока.

— С чего ты взял, будто знаешь, что творится у меня в голове? — я задаю этот вопрос, потому что перечить ему проще, чем расстраиваться из-за Брианны.

— Не говори глупостей. Конечно, я знаю, что творится у тебя в голове. Ты самый жизнерадостный человек, которого я когда-либо встречал. Что еще могло заставить тебя так съежиться?

От этих слов я по-настоящему ломаюсь. Мои плечи вздрагивают, а лицо драматично искажается в попытке сдержать рыдания.

Коул издает хриплый горловой звук и обхватывает меня рукой, притягивая к себе. Я плачу в его футболку всего несколько секунд, прежде чем мне удается взять себя в руки.

Я пытаюсь отстраниться, но он не позволяет мне. Его рука не отпускает. Поэтому я прижимаюсь к его груди, иногда всхлипывая, когда эмоции переполняют меня, и принимаю утешение, которое он мне предлагает.

— Мы должны вернуть ее, Коул. Что нам делать? — спрашиваю я наконец.

— Не знаю. Я все еще думаю. У меня пока нет никаких идей, но я их придумаю. Я обещаю.

Я отстраняюсь от него ровно настолько, чтобы увидеть его лицо. Его глаза. Они абсолютно серьезные. Напряженные. Он не шутит.

— Я продолжаю думать о том, через что ей приходится проходить…

— Я же просил тебя прекратить это.

— Я