Кровь песков - С. К. Грейсон
Я шагнул — она съехала назад, не отводя глаз. Я отвёл взгляд сам — в маске всё равно не встретиться — и посмотрел, откуда она могла прийти.
— Где твоя лошадь?
Она раскрыла рот, хрипнула, облизнула губы и попробовала ещё раз:
— У меня нет лошади, — голос осипший, будто речь ей непривычна. Но слова — как вызов.
Теперь уже я склонил голову. Женщина отпрянула насколько позволяли путы — жест почему-то показался ей угрожающим. Без лошади — только изгнанники. Они редко живут дольше пары недель. Многие сами уходят — чтобы не умирать от жажды, голода или от стыда за потерянного коня.
— Изгнанница, — констатировал я. Она не стала отрицать.
Я поднял меч из песка и выдернул из ножен одним движением. На звон стали щебет в черепе взвился ещё выше. Я навёл клинок на женщину.
— Изгнанницу никто не хватится, — сказал я и шагнул. Острие легло в ямочку у горла. Она сглотнула — клинок качнулся.
Запястье напряглось. Ещё миг — и кровь ляжет в песок. Для изгнанницы это даже милость. А мне — подношение пустыне. Хватит на тишину до рассвета. И память о моём лице уйдёт вместе с ней — как если бы и не видела.
Она ощерилась — будто подзадоривая. И к моему стыду, я замер, клинок завис у горла. Это шло поперёк всему, чему учил лорд Аласдар: сила — единственный закон пустыни, и лишь кровь слабых усмиряет её мощь. Может, дело было в её дерзости. Может — в ночной тишине. Может — в том, как меня качнуло от того, что я невольно раскрылся чужой. А может — в том невиданном покое, что настал, когда моя кожа коснулась её.
Я опустил меч.
— Лорд клана Катал ищет жертвоприношение к новолунию, — я глянул на небо: месяц стоял тонким убывающим серпом. Через неделю — тьма. — Спасибо за добровольца.
Я повернулся к ней спиной — под раскалённый взгляд. Дальше спать мне всё равно не дадут. Тем более с пленницей, которая перережет мне горло моей же саблей, стоит сомкнуть глаза. Не хотелось гонять Алзу ночью, но если уйти сейчас — к полуденному жару я уже вернусь в стан и кончу с этим. До клана Ратан я домчал за полтора дня; надеюсь, обратно пустыня будет столь же благосклонна.
Я поднял циновку и меши — вещи были не на своих местах. Быстро нашёл другой мешок — тот, что выронил, когда прижал её. Пара движений — и всё снова как было. Повернулся к Алзе.
Она наблюдала молча — с интересом. Теперь негромко фыркнула неодобрительно, когда я подошёл с тюками и верёвкой. Но поднялась по щелчку языка и терпеливо дала себя собрать в дорогу.
Потом я вернулся к своей ноше. Она следила настороженно, но бежать не пробовала. Я шагнул и поднял её с земли.
Стоило коснуться — она рванулась так, что я едва не выронил её, прежде чем закинуть через плечо. Билась спиной и ногами, даже попыталась вонзиться зубами мне в лопатки сквозь плотные слои одежды. Но через миг всё стихло — я перекинул её через круп Алзы. Она охнула — коротко, и затихла. Я быстро и туго привязал её — чтобы не сползла в пути. Вес — почти ничего. Ходу это не помешает.
Я вскочил на Алзу. Она послушно тронулась в ночь.
Глава 4
КИРА
Я ехала верхом. До сих пор не верилось. «Ехала» — слово, конечно, слишком сильное для того, чтобы описать, как меня бесцеремонно привязали поперёк крупа, но ощущение всё равно сковало меня. Шёлковый хвост щекотал лицо, подо мной перекатывались мышцы — мощное тело несло нас по пескам. Глаза защипало, но я не позволила слезам упасть — жалеть было нечего, влагу беречь.
Я столько лет мечтала о лошади, что казалось самым жестоким извинением судьбы: коснуться её снова — и ехать не к Великому городу, как мне снилось, а к собственной смерти. Хотя, может быть, это тоже дар. Я слишком долго цеплялась за жизнь — ради чего, я так и не знала. Пусть хотя бы прокачусь и услышу голос другого человека ещё раз — прежде чем пустыня возьмёт мою кровь.
Мужчина не обращал на меня внимания — словно я была ещё одним тюком, — и гнал лошадь быстрее. Её невероятно длинные ноги легко удлиняли шаг. Постоянная тряска била мне по животу о позвоночник лошади — вывернуло бы, будь в желудке хоть что-то. Мы ехали, пока солнце не замерцало пятнами на её боку. Под этим углом я видела только это: шея затекла, поднять голову, чтобы понять, куда нас везут, я не могла.
Мы, должно быть, ушли далеко от моей стоянки — глубже в беспощадную пустыню, чем я когда-либо забиралась пешком. Я не понимала, в каком направлении движемся, и была уверена: назад, к безопасному оазису, пустыня меня не поведёт. В тот раз я нашла его случайно — и с тех пор не теряла его из виду, зная, что иначе уже не найду.
Относительная безопасность моей тюрьмы потеряна, но мне было странно спокойно. Может, я больше не боялась умереть — после стольких лет на грани выживания. Новая искра жизни внутри возмутилась таким мыслям, но я постаралась её погасить. Похоже, пески заберут мою кровь скоро — хочу я жить или нет.
Я отогнала эти круги и думала только о чудесном животном подо мной. Когда жар пустыни начал жечь затылок, лошадь остановилась — меня по инерции ударило боком в спину пленителя. Он не обратил внимания: спрыгнул и исчез из поля зрения. Я не видела его под таким углом, но услышала тихое бормотание — явно для лошади, со мной он почти не говорил.
В перчатках он взялся за верёвки. Когда узлы ослабли, я попыталась соскользнуть сама, но всё равно шлёпнулась неловкой кучей. Лёжа на спине, я почувствовала, как капюшон сполз с головы и собрался у плеч; я уставилась в безоблачное небо — выцветшее от беспощадного солнца. Перевязать капюшон я не могла — руки связаны, но что мне ещё один солнечный ожог, если меня всё равно принесут в жертву? Я и
