Княжна Екатерина Распутина - Ольга Токарева

Зверек вздрогнул от моего вопроса, словно испуганная птичка, и, перебирая крохотными лапками, неуверенно побрёл ко мне по одеялу. Добравшись до колен, он замер, вскинул голову, и в бездонной голубизне его глаз плескалось раскаяние.

— Кисс… Прости меня. Меня сковал такой ужас, что я не осознавал своих действий. Когда ты еще дышала, я увидел в тебе ослепительный сгусток энергии, сияющей золотом. Как зачарованный, я ворвался в твое тело, вцепился в него, словно в спасительный источник жизни. А дальше — лишь вспышки ощущений. Оглушительный удар, вспышка агонии, твоя смерть… и наше пробуждение здесь. Я и помыслить не мог, что такое возможно… Ты меня простишь? — мольба в его глазах тонула, словно в глубоком омуте.

— Мне не за что тебя прощать, — ответила я, печально улыбнувшись. Подняла его на руки и, прижав к груди, тихонько закачала, словно дитя. — Я боюсь представить, что стало бы со мной без тебя. Ты больше, чем просто друг. Ты — часть меня. Как… младший брат, наверное. Твоя забота обо мне трогает до самого сердца. И знаешь… меня не страшит будущее, потому что я знаю, что ты будешь рядом. Ведь будешь? — прошептала я, с надеждой заглядывая в его глаза.

Хромус нежно потерся мордочкой о мою руку.

— Куда я от тебя денусь, бедовая ты моя. Без моей опеки и впрямь пропадешь, — он умолк, погружаясь в раздумья.

В комнате воцарилась тишина, звенящая даже. Лишь истошные вопли страдающей от боли Анастасии грубо вторгались в эту хрупкую идиллию.

— Знаешь, Кисс, — вновь заговорил Хромус, словно открывая тайну вселенной, — я только сейчас, после этого разговора, осознал, что вижу человеческие души.

— Чего⁈ — вырвалось у меня, и я, подхватив его на руки, приподняла к своему лицу, вглядываясь в его глаза.

— Твоя душа… Она, как солнышко, светит так ярко, озаряя всё вокруг. И у других людей словно маленькие солнышки теплятся в районе груди, особенно у детей. А вот у взрослых свет сильно приглушен, разнится от человека к человеку. В Вологде видел одного… У него она была черной, как уголь. И тип этот был крайне неприятной наружности, даже бандитской, скорее. Теперь-то понятно… Человеческая душа — это ведь зеркало мыслей и деяний.

— Ничего себе! — В моем голосе звучало неподдельное восхищение. — Я тоже хочу видеть человеческие души, — мечтательно прошептала я.

— Нужно проверить, верны ли мои догадки. Я в Вологду, — и он исчез, словно растворился в воздухе.

— Куда ты! — воскликнула я, но было уже поздно. — Непутевый, — пробурчала я, улыбаясь уголками губ, вспомнив, что этим словом Хромус обычно называет меня. А чего он? Зачем мчаться в город, когда в доме Соловьевых людей пруд пруди, да к тому же один из них — убийца…

Прошли сутки, тягучие и томительные. Из обрывков разговоров слуг я поняла, что у Анастасии отошли воды, но разрешиться она никак не может. Мои робкие попытки проскользнуть к ней в комнату пресекались всё той же заботливой Надеждой и вредным старикашкой Якимом. Ну не драться же мне с ними! А рассказать о том, что я могу помочь роженице… Кто поверит девочке одиннадцати лет, утверждающей, что она умеет исцелять?

Идя по коридору, погруженная в тягостные мысли, я чуть не стала помехой на пути Яромира. На него было страшно смотреть: глаза, расширенные от ужаса, горели не то безумием, не то первобытным страхом. Он словно ничего не видел перед собой. Подхватил меня на руки, когда я попалась под ноги, и смотрел, не мигая, с отстраненным видом, явно не понимая, кто перед ним. И именно в этот момент в голове моей вспыхнула гениальная, как мне показалось, идея.

— Яромир… Яромир, — тихонько позвала я, пытаясь достучаться до его сознания. — Ты мне делаешь больно. — Его пальцы судорожно сжимали мои руки, невольно усиливая хватку с каждым болезненным криком Анастасии. Опомнившись, он поставил меня на пол, но с места сдвинуться не мог, словно корни проросли сквозь половицы. Всё из-за того, что я наслала на его организм легкое оцепенение. — Боярин, дозволь у постели роженицы с иконой Божьей Матери помолиться. Я с няней по многим церквям ходила, все молебны знаю. Я ей помогу… Только поверь мне, — взмолилась я, сложив ладони вместе и посмотрев на него с мольбой, надеясь пробудить хоть искру разума в его помраченном взоре.

— Помолиться, — ответил он отрешенно, словно эхо дальней колокольни. — Да… Конечно, давай помолимся.

Сердце, подгоняемое тревогой, вырвало меня из оцепенения. Я метнулась в комнату, сорвала с иконостаса образ Пресвятой Богородицы и, прижав к груди, как драгоценную ношу, понеслась обратно к Яромиру.

— Пошли скорее, — прошептала я, хватая его за руку и увлекая за собой.

Новым барьером на пути к спасению стал сам глава семейства.

— Яромир⁈ — изумился он, в голосе слышалось недовольство. — Ты почему здесь? У тебя защита диплома.

— Я уже защитил, досрочно и с отличием, отец. Взял ранг магистра. Сейчас мне нужно к Анастасии.

— Не дури, — прорычал Петр Емельянович, гнев вспыхнул в его глазах. — Нечего мужчинам делать у постели роженицы.

— Мы ненадолго… Помолимся, — робко вставила я. — Петр Емельянович, неужели вы против молитвы, против помощи свыше? — вопросила я, глядя прямо в его смущенное лицо. Не дожидаясь ответа, я распахнула дверь и, подтолкнув нерешительного Яромира в спину, мы вихрем влетели в покои.

От жуткой картины крови на белых простынях и мечущихся рук повитухи, Яромир пошатнулся и побелел, как полотно. Но я не позволила слабости овладеть им.

— Чего встал, как истукан? — одернула его. — Иди к Насте, возьми ее за руку, поддержи. А я встану на колени здесь, у кровати, и буду молиться.

Повитуха, женщина в теле, с усталым лицом и недоумением во взгляде, проводила нас взглядом. Очередной стон роженицы, однако, вернул ее внимание к делу.

Водрузив икону у изголовья кровати, я опустилась на колени, сложила руки в молитвенном жесте и закрыла глаза. Ни одной молитвы я не знала, поэтому шептала бессвязные слова, но с усилием выделила: «Матерь Божья, Заступница всех страждущих, помоги рабе Божьей Анастасии…». А дальше мои губы беззвучно шевелились, повторяя то, что увидела, задействовав свой дар биоманта.

Едва