Когда родилась Луна - Сара А. Паркер

Ее широко открытые безумные глаза встречаются с моими, и в этих зеленых глазах есть что-то такое, что тревожит покой моего внутреннего озера. Слезы текут по ее щекам, и она начинает произносить слова, которые я не могу услышать… но могу увидеть.

Могу узнать.

Она поет песню Клод, умоляя ее создать воронку.

Закрутиться вихрем.

Воздух вокруг меня превращается в кружащуюся метель из снега и льда, сквозь которую почти невозможно что-либо разглядеть. Столб, к которому я привязана, раскачивается так, словно вот-вот оторвется от сцены, мои волосы грозят быть вырванными с корнем, а их волнистые концы натянуты кружащимся вихрем.

Два молтенмау с визгом срываются с крыши, крылья бьют по воздуху, который вырывает яркие перья из их подбрюшья, разбрасывая их в воронке, которая гонит тварей обратно к облакам.

Сквозь свирепый снежный вихрь, хлещущий по лицу, я снова встречаюсь взглядом с королевой ― ее грудь сотрясается от рыданий, а на лице теплая улыбка.

Понимание опускается в мой живот, как тяжелая пища после долгого голодания, и я хмурюсь…

Она пытается отпугнуть драконов.

Она…

Она спасает меня…

Глубокий, низкий звук сотрясает воздух, раздаваясь со всех сторон одновременно.

Ту-думп.

Ту-думп. Ту-думп.

Весь свет исчезает из Колизея, его затмевает ужасная тьма, которая почти поглощает меня целиком.

Толпа с криками срывается со своих мест и бежит к выходу, некоторые в панической спешке натыкаются друг на друга. Королева отрывает от меня взгляд и, вытаращив глаза, смотрит куда-то за крышу здания. Меня охватывает смятение, и я делаю то же самое.

Мое сердце замирает, дыхание сбивается, когда самый большой саберсайт, которого я когда-либо видела, опускается в Колизей, взмахивая своими широкими крыльями. Вытянув свои гигантские когти, он цепляется за изогнутый навес, опуская свою массу на конструкцию, которая больше не выглядит крепкой и прочной. Не по сравнению с этим чудовищем цвета засохшей лужи крови, кажущейся черной в тех местах, где лучи отраженного света не касаются его чешуи размером с тарелку.

Кажется, весь мир содрогается, по камню бегут трещины, куски отламываются и падают вокруг меня, раздавливая тех из знати, кто не успел удрать достаточно быстро.

Яростные вопли паники и боли сотрясают воздух.

Дракон расправляет крылья в нереальном размахе, раздвинутые мембраны вибрируют от силы песни королевы, кончики когтей тянутся так далеко, что я представляю, как они могут обвиться вокруг Колизея не один раз.

― Черт, ― бормочу я, недоумевая, зачем такому огромному зверю беспокоиться о таком крошечном кусочке пищи.

Разве что…

Я нужна ему для его детенышей.

У меня сводит желудок.

Я не только умру, но и сделаю это медленно и в самом жарком месте на свете.

Гондраг… гнездовье саберсайтов.

Король был прав, меня преследуют призраки. Все злые духи тех, кого я не удосужилась обезглавить, заманили это чудовище на мою казнь и теперь смеются вволю.

Хорошо для них.

А для меня ― дерьмово.

Весь воздух со свистом вырывается из моих легких, когда дракон с шумом опускает голову в чашу, его квадратная морда усеяна рогами и клыками, которые изгибаются и превращают ее во что-то чудовищное. Оно обдает меня обжигающим дыханием, глядя на меня чернильными шарами, окруженными озерами из тлеющих углей.

Что-то вырывается из глубин моего внутреннего озера, словно сеть, поглощающая мое окаменевшее сердце. Когти впиваются в каменную плоть, вливая в меня песню, которая подбирается к горлу и выливается на язык, как шар ледяного пламени, разжимая челюсти.

Она льется в ритме с моим учащенным сердцебиением, мой пронзительный голос прорывается сквозь шум. Это не обычный язык, а чтото… другое.

Что-то, чего я не понимаю. И, вероятно, должна выяснить.

Дракон моргает, наклоняя голову, а незнакомая мелодия бьется о мои зубы, словно ледяные осколки инея и снега…

Я хмурюсь.

Неужели зверь слушает мои слова?

Он… понимает их?

Вместо меня?

В моей груди зарождается крошечная надежда, по крайней мере, до тех пор, пока саберсайт не открывает свою огромную пасть и не издает ужасный рык ― пылающее пламя, сдобренное вонью жареной плоти. Сердце замирает, когда я смотрю на вспышку пламени у основания его ребристого горла, ожидая испепеляющего взрыва.

Огня.

Чудовище приходит в движение.

Острые зубы смыкаются вокруг меня, погружая в кромешную тьму, жаркую и влажную. Треск обрушиваются на меня со всех сторон, прежде чем столб, к которому я привязана, отрывается от помоста и кренится в сторону, увлекая за собой меня.

Ужас в конце концов погружает меня в забытье.

ГЛАВА 29

Последний сон я сплю в вольере, прижавшись к шелковистому хвосту свернувшейся клубком Слатры, и вижу счастливые сны. О том, как Хейден впервые полетел на спине Аллюм, сияя улыбкой, и они оба оглашали небо победными криками. Мы были в восторге от прогулки, которую совершили вместе, залитые лунным светом, парящие между зубчатыми горными вершинами, снежные вихри кружились за нами от головокружительных взмахов шелковистых хвостов наших мунплюмов — Хейден был живее, чем когда-либо.

Я спала в вольере, видя счастливые сны, пока моя семья спала на своих тюфяках, с которых уже никогда не поднимется. Пока какой-то проглоченный яд проникал в тела и убивал их.

Маха.

Пах.

Хейден.

Я знаю, что их последние минуты были мучительными. Я видела это по их выпученным глазам. В неестественном изгибе их ртов, которые больше не улыбнутся, не споют и не прошепчут мое имя, как бы сильно я не обнимала их и не кричала, чтобы они очнулись.

Эта огромная боль… Она заполняет всю мою грудь и не дает дышать. На меня наваливается такая тяжесть, что я не думаю, что когда-нибудь смогу снова двигаться. И не думаю, что хочу этого.

Как может тот, которого ты так сильно любишь, быть здесь в одно мгновение и исчезнуть в следующее?

Просто… исчезнуть?

Аллюм, Натэй и Аккери проносятся мимо окна, визжа и выпуская пламя. Каждый раз, когда они кричат, на моем сердце появляется все больше трещин.

Они знают, что что-то не так.

Но у меня не хватает духу показать им, что они потеряли. Пока нет. Я все еще надеюсь, что, открыв глаза, обнаружу, что все это было одним большим, ужасным кошмаром.

Помощники Махи и Паха говорят, что я должна их отпустить. Что мы должны вернуть их тела стихиям. Творцам, которые не смогли быть рядом с ними, когда они больше всего в этом нуждались.

Это кажется слишком окончательным.

Я не хочу, чтобы это было наше последнее объятие.