Игра титанов: Вознесение на Небеса - Хейзел Райли

Нога Зевса под столом вздрагивает в нервном тике — он ждёт, когда Кронос кивнёт, и мы сможем собирать план целиком.

— Так ты принимаешь или нет? — Хейвен протягивает руку.

Кронос смотрит на неё, не шевелясь:

— Если выигрываю я, ты станешь Артемидой и будешь делать всё, что я скажу.

— Хейвен… — возражает Хайдес.

Я перехватываю:

— Что такое? Слабо веришь в свою великую любовь? Думаешь, она не потянет?

А я думаю — потянет. Эта сделка — наш первый реальный шанс пристрелить этого психа. Я не дам Хайдесу всё испортить.

— Пожми мне руку — и считаем официальным, — торопит его она.

Кронос прищуривается. Правая ладонь готова, левая поднимается и указывает вверх. Он велит нам замолчать. В мёртвой тишине слышно, как тикают настенные часы. Его губы шевелятся беззвучно — я понимаю, что он делает, только когда их руки сходятся ровно в тот миг, когда часы отбивают полночь.

Пока они запечатывают сделку, начинается новый год. Это начало конца. На этот раз — не в плохом смысле. По крайней мере, не обязательно. Конец — у нас это начало новой эры. Без Кроноса.

— Ну, с Новым годом, ребзя! — взмывает бокал Гермеса, и лицо у него кривится в попытке разрядить ситуацию, которую разрядить нельзя.

— Это чистое безумие! — продолжает орать Хайдес уже в ночной темноте, меряя шагами террасу.

Я сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Когда-нибудь они так и застрянут — и я останусь с вывороченными белками как памятник людской тупости, доведшей меня до изнеможения.

Праздновать никто не захотел. Кронос, душка, предложил нам разбежаться по игровым залам детей, отметиться с клиентами и персоналом Олимпа. Вместо этого мы молча вышли из столовой, прошли гостиную и сбились на соседней террасе. Все расселись: кто в неловкости, кто в явной тревоге, кто в скуке.

К последней категории отношусь я. Мне адски скучно. Не знаю, хочу ли трахаться, спать, нажраться до рвоты или угнать лодчонку и грести к США. Я сыт Олимпом и этим островом по горло.

В чёрном небе разлетаются салюты всех мастей, искрятся рядом с луной, но так и не решаются подойти ближе. Хейвен вглядывается в небо — не пойму, в луну или в огни.

Достаю сигареты и прикуриваю. Речь Хайдеса долетает обрывками — я изо всех сил не слушаю: «Хейвен… как ты… опасно… Кронос… прошу… другое решение… да что у тебя в голове?»

Зевс постукивает мне по колену:

— Нет.

Одно слово. Ясно. Держи язык за зубами.

Я стараюсь. Но когда меня дразнят — удержаться почти невозможно. Хайдес тычет в меня пальцем, потом водит взглядом между мной и братьями:

— Это они, да? Это они вложили тебе эту идею в голову!

— Мы? Нет, конечно, — отвечает Посейдон самым виноватым тоном в мире.

— Только вы и не были шокированы предложением Хейвен, — продолжает он. Приходится признать: не тупой. — Только вы и глазом не моргнули.

Посейдон мнётся. Гера подхватывает — ровно и дипломатично, как всегда. Как она вообще сохраняет такое спокойствие?

— Тебе мерещится. Сядь и подыши.

— Я видел. Между вами летали такие взгляды, что сомнений не оставалось.

Тишина. Кажется, нас раскусили. Я вздыхаю, стряхиваю пепел на пол, затягиваюсь:

— Ладно. Это мы подсказали.

— Арес! — в унисон взрываются Зевс, Посейдон и Гера.

— Что? Он и так понял.

Хайдес отходит, с размаху пинает пустой стул — тот переворачивается. Хейвен прислоняется к парапету, голову опустила. Что-то мне подсказывает, что она уже жалеет о своём решении. Исчез тот огонь, с которым она торговалась с Кроносом; тот дерзкий блеск, что, уверен, зацепил самого Кроноса. Решимость драться и выложить на стол всё, что есть.

Мне не нравится эта Хейвен. Не нравится, как они заставляют её себя чувствовать.

— Она никогда не победит нашего отца, — наконец произносит Афродита своим нежным голоском и холодными, отстранёнными глазами. — Прости, Хейвен, я ничего против тебя не имею. Просто говорю правду, чтобы ты была готова.

— Кажется, твою «правду» тут никто не заказывал, — сообщаю я.

Гермес делает шаг ко мне, уже закипая:

— Не смей так говорить с моей…

— Так, хватит, — обрывает нас Хейвен. Она избегает смотреть на кого-либо и выглядит разбитой. — Хочу понять одно: кто из вас считает, что я не смогу выиграть у Кроноса?

Хайдес — всё ещё в стороне, видимо, в поисках новой невинной мебели для расправы — поднимает руку, как школьник. Его жест заражает остальных. Вторым тянет руку Аполлон, затем Гермес и Афродита. Афина колеблется. Если бы знали, что ядро плана — её работа, устроили бы семейную бойню, так что ей приходится играть дурочку. Она присоединяется.

Через несколько секунд подняты все руки. Кроме моей.

И на мне останавливаются разноцветные глаза Хейвен Коэн:

— Ну? Остался только ты.

Я качаю головой и выпускаю облако дыма:

— Я думаю, ты можешь выиграть.

Теперь смотрят все.

— Подождите, мой голос ещё не прозвучал! — доносится сзади голос Лиама; он сидит за спиной у Афины. Та бурчит себе под нос. Наверное, мат.

Я игнорирую и держу взгляд на Хейвен; она пытается уйти, я подаюсь вперёд и шлёпаю ладонью по столешнице. Работает. Она снова смотрит на меня.

— Я считаю, у тебя есть шанс. Но чтобы победить, тебе нельзя действовать одной упрямой башкой. Придётся слушать советы, учиться быть менее импульсивной и менее упрямой.

Не то чтобы я не любил эти её качества — наоборот. Но иногда надо уметь слушать.

— Думаешь, после этой трогательной речи она в тебя влюбится? — Хайдес возвращается в атаку. Гермес пытается встать, между нами, его легко обходят. — Может, ты тоже скажешь правду?

Я и бровью не веду. Давлю окурок и роняю его на плитку. Афина раздражённо шипит — я ухмыляюсь.

— Не сваливай на меня свою фрустрацию. Если тебе стыдно, что ты не веришь в способности своей девушки, сбрасывай пар где-нибудь ещё. Хоть на своём сраном Tumblr.

Дженнифер, как же ты была права.

Рука Хайдеса быстрее чьих угодно. Он хватает меня за ворот и дёргает на себя. Я ударяюсь о стол — он сдвигается на пару сантиметров.

Мы оказываемся лицом к лицу. Его шрам тянется вслед за гримасой.

— Я переживаю за неё. А ты — нет. Ты хочешь запихнуть её туда лишь потому, что это единственный шанс остановить нашего отца. Это — твоё долбаное эго.

Я уже раскрываю рот, чтобы огрызнуться. Но звука не выходит, как ни старайся. Впрочем, что я могу сказать? Признаться, что он прав, — лишь сыграть против себя. А