Проклятие Айсмора (СИ) - Ольга Зима

— Ах!.. Великолепно, восхитительно, безупречно! — выпалил Ульрих от чистого сердца, искренне считая любые сочинения начальства достойными восхваления.

— И еще пусть споет про золотые флюгера, которые подарят каждому в Айсморе, когда вновь засверкает Золотой город. М-м-м… флюгера! Они у меня тогда особенно удачно получились. Без той песни столько денег с продаж мы никогда не собрали бы. Не надо забывать, что обогащение казны идет лишь на благо всему городу. — бросил он острый взгляд на личного секретаря.

— Вам нет равных в стихосложении, как и во всем прочем, мой господин, — секретарь поклонился в пол, чуть не рассыпав бумаги. — А велите еще что-нибудь?

— Да, о казне, — винир посуровел. — Места на скамьях все проданы?

— А все, мой господин. Глава строительной гильдии не успел вовремя прислать посыльного с монетой, так что теперь он…

— Но монету-то Гайрион все же прислал?

Секретарь кивнул. Винир нахмурился, не желая расставаться с копеечкой, а потом широко улыбнулся.

— Выделить запоздавшему табуретку!..

К ночи суета и разговоры поутихли, но город не засыпал. Во тьме да по кухням жители шептались о том, о чем не смели и помыслить при свете дня. Что не на плаху надо проводить Бэрра, ох не на плаху, и не петлю ему на шею накинуть, а корону надеть.

Стражники переговаривались на постах, отложив оружие и позабыв про тех, кого должны были охранять. Приводили в пример Айаза, всем знакомого и уважаемого главу Управы городского порядка, твердя: «он мужик хороший и не стал бы водить дружбу с негодяем», а стал быть, не полный негодяй этот Бэрр. Да и все знают, что мужик он жесткий, но неподкупный, справедливый и честный.

Может, если бы Бэрр именно сейчас вышел из тюрьмы, любым способом, никто бы ему слова не сказал. Но сам Бэрр не подозревал об этом и не желал, чтобы хоть кто-то пострадал из-за него.

Ингрид, не привыкшая выступать на публике, обращалась к серебряному цветку. Она проговаривала вслух все, что могла сказать в защиту обвиняемого. В том, что ее выслушают, она не сомневалась. Ингрид лично убедилась, что секретарь внес ее имя в «Список желающих сказать слово в пользу Бэрру». Как и усмотрела, что «Список желающих сказать слово во вред Бэрру» в три раза длиннее.

Гаррик бродил возле дома своей подопечной, с тоской поглядывая на свет в окне. Слишком крепко связывали ее имя с именем Бэрра, так что лучше промерзнуть сейчас, чем отвечать потом. А что такое нападающий Бэрр, в городе тоже знали хорошо, и знал Гаррик вместе со всеми.

Доев к утру все припасенные пирожки и так и не приучившись курить, он ходил туда-сюда. В холоде ночи его грело воспоминание о поцелуе, что удалось сорвать с вишневых губ Гейры.

Аезелверд ворочался от тяжких мыслей, которые мучили его похуже ругающихся соседей с первого этажа. Его женщина не выдержала, встала и принесла чай из трав. Ни о чем не расспрашивала, зная его привычку молчать о делах, сидела рядом до тех пор, пока в узком створе окна не погасли звезды, растворившись в светлеющем небе.

Не спал белый крысенок, заразившись тревогой от сокамерника.

Тюремные стражники бдительно несли службу. Даже Шон караулил лично, надеясь, что к следующей ночи его подопечный отправится прямиком в глубокий омут.

Виниру постоянно мерещилось, будто он что-то забыл, упустил, не учел, не подготовился, не предвидел. Тогда он вылезал из кровати и снова садился за стол. И снова писал, вычеркивал имена, собирал новые стопки бумаги и перекладывал листы по папкам с золоченым тиснением — его гордостью, подарком некогда дружественной строительной гильдии, с которой в последние годы они разошлись в мнениях. Гильдии было выгодней строить жилые дома, винир же считал, что население живет хорошо, а отребье только занимает место на крепких подпорках. На том месте, где памятник с фонтаном будут смотреться гораздо красивее, чем очередной ящик с узкими окнами.

Весь город не спал, ожидая суда и возможной казни.

К утру распогодилось: печальные крупные капли, падающие последние недели, иссякли, сердитый ветер порвал завесу туч и окончательно разогнал весь небесный мусор. День намечался сухим и безоблачным, хоть и холодным.

Заключенного вывели из тюрьмы с рассветом. Бэрр, ожидая своей участи, сидел на длинной скамье за наскоро сооруженной деревянной оградой; щурился недовольно, по новой привыкая к солнечному свету и шумным звукам. На него поглядывали, но не подходили ни для ободрения, ни для проклятия. Да и восемь охранников никого бы не подпустили.

Люди собирались группками, принимали солидные позы, неодобрительно косились на тех, кто мельтешил и суетился. Но потом начинали слоняться от одной компании к другой: посмотреть, кто пришел, согреться и обсудить животрепещущие вопросы. Вскоре казалось, что у ратуши собрался чуть ли не весь Айсмор.

Когда бобровая шапка с золотой бляхой и тонким пером величественно проплыла над другими шапками, платками и шлемами, тогда пробежалась по языкам новая сплетня: винир ведь ни разу и не поговорил со своим первым помощником, не навестил его в тюрьме, а сейчас даже не глядит в его сторону. Прибывшие с Золотых песков старательно уточняли у озерников: «Неужели вот совсем ни слова не сказал за все недели?» Айсморцы важничали: «Вы, береговые, хоть и считаете себя нас богаче, да не теми ценностями владеете, коли ответ на простой вопрос вам не достать».

Из ратуши вынесли все длинные скамьи, какие нашлись, и составили их полукругом напротив судейского стола, поднятого на помост. Места выставили на торги, и винир получил несколько мешочков своих любимых золотых монет.

Теперь купцы в пышных одеждах и почетные айсморцы, на чьих лицах отпечаталась вся их длинная родословная, сидели вплотную друг с другом. Отпихивались локтями, вытаскивали из-под соседа полы меховых плащей и старались не свалиться с краев, потому как мест было продано больше, чем могло на скамьях усидеть.

Остальные теснились где попало. Торчали в окнах, сидели на крышах, болтая ногами и держась за флюгера, а самые шустрые забрались на фонарные столбы. Кое-кто изловчился продать стоячие места за скамейками знати, у самых домов, но ловкача быстро раскусили и тут же побили.

Засновали юркие торговцы, предлагая сахарные головы, медовые соты, полоски вяленой рыбы, воду и квас, семечки и всякую прочую дребедень.

Площадь шумела и галдела, а суд все никак не начинался. За столом на помосте восседали