Отрада - Виктория Богачева

Кому будет лучше, коли он упадет замертво? Об это ему талдычили все – и сестра, и Белояр, и знахарка, и дядька Третьяк...

Но как, как бы он посмел сидеть на лавке, когда Отрада все еще оставалась одна? В дремучем лесу, во власти обезумевшего дядьки Избора...

Храбр гнал прочь от себя эти мысли, но никак не мог перестать думать о том, что мужик ее не пожалеет. И ударит, коли восхочет, и к дереву привяжет, и в глухую чащу заведет и оставит одну темной ночью...

Он закрывал глаза и видел лицо Отрады со следами слез и побоев. Слышал ее голос, словно она стояла рядом. Слышал ее плач.

Терпеть такое не было никакой мочи.

Вечером он сидел на крыльце, Твердята и Милонега – по бокам от него, поднырнув под руки. Знахарка утешила его раны свежими повязками, а его самого напоила горькой настойкой с каплей хмельного меда: чтобы чуть прибавилось сил.

Храбр смотрел в сторону леса, а брат с сестрой хлюпали носами. Когда он заметил вдалеке невысокий силуэт, то сперва глазам своим не поверил. А, убедившись, что не морок перед ним, поспешно поднялся на ноги. На мгновение пришлось опереться ладонью о перила на крыльце: резко вставать ему нынче было тяжко.

По лесной тропинке, пошатываясь, шагал Годун. Внук старосты.

Храбр сызнова провел ладонью по глазам. Неужто поблазилось? Неужто совсем разум затуманился?

— Брат, пошто он к нам?... — Твердята вскочил на ноги следом за ним.

Он недовольно насупился: промеж ним и Годуном был разлад. Точно такой же, как промеж его старшим братом и старостой с сыновьями.

— Коли б я ведал, — буркнул Храбр.

Стало быть, не привиделся ему мальчишка. Не лишился он еще разума.

Кузнец пошел навстречу Годуну, который, чем ближе к избе, тем медленнее и неохотнее перебирал ногами. Под конец и вовсе остановился чуть поодаль и принялся ждать, пока Храбр к нему подойдет.

Он заметил жестокие синяки на лице мальчишки. Много хуже тех, что видел у него минувшей ночью. Стало быть, Перван после задал сыну трепку.

— Чего тебе? — буркнул Храбр сквозь зубы.

Тот замялся, опустил голову и упер взгляд в землю. Затем, тяжело вздохнув и шмыгнув разбитым носом, сказал.

— Я ведаю, где Отрадка... я подсобил ее туда заманить.

У Храбра все перевернулось в груди. Он поглядел на избу и поманил рукой Твердяту. Когда брат подбежал, зыркнув злыми глазищами на Годуна, велел ему принести из сеней свой кузнечный молот, а сам обернулся к внуку старосты.

— Пошто решился рассказать? Неужто вина заела?

Спросил с мрачной, желчной насмешкой. А тот залился румянцем по самую макушку и сердито засопел. И промолчал.

— Батьке, поди, нагадить вздумал? За то, что отходил тебя? — Храбр скривился.

— А тебе-то что! — Годун закричал, огрызаясь. — Али не хочешь ее сыскать?!

— Цыц, — кузнец осек его одним словом. — Помалкивай ты лучше. Дорогу покажешь – и довольно.

Мальчишка, все еще алый от румянца, фыркнул и тряхнул головой. С нехорошим прищуром проследил за Твердятой, который принес брату кузнечный молот.

— Как дядька Белояр из леса вернется, расскажешь ему про Годуна. И укажешь, куда в лес мы ушли, — наставлял его Храбр.

— Брат, дозволь с тобой пойти, — тоскливо попросился Твердята, щерясь на внука старосты в ответ.

Веры ему у него не было никакой. Лучше старшего брата ведал, каким пакостником тот был.

— Нет, — Храбр строго качнул головой. — Делай – как велено. ослушаешься – накажу.

Твердята насупился и поджал губы. Кузнец же, перехватив молот, тяжелой поступью последовал за Годуном, который, отойдя от избы самую малость, свернул в лес, на незаметную тропинку.

Когда листва и ветки перестали шуметь под их шагами, Твердята, наскоро пересказав Милонеге то, что велел ему старший брат, ринулся в лес за ним и за Годуном.

48

Не делай добра, не получишь и зла.

Так говорили мудрые люди. Которых она не слушала.

И напрасно.

Вестимо, услыхав мальчишеский стон, она бросилась в кусты, чтобы подсобить. Слишком хорошо помнила, как нашла Твердяту. Не задалась вопросом, откуда бы взяться мальчишке поблизости от избы кузнеца да еще и глубоким вечером? Что позабыл он в лесу, вдали от широкой тропинки? Уж не дедушка Леший морок на нее навел?

Нет. Ни о чем таком Отрада и не помыслила. Даже когда увидала Годуна — а ведь ведала, кому он приходился внуком. Лишь подхватила подол поневы, чтобы сподручнее было лезть сквозь колючие кусты, и бросилась вперед.

Последним, что она увидела, было лицо мальчишки. Оно показалось ей виноватым, но Отрада уже не шибко доверяла своим глазам. Может, и не было вовсе никакой вины. Может, все это ей почудилось.

А затем был сильный удар по голове, и пришедшая следом темнота.

Когда сознание к ней вернулось, в первое мгновение ей показалось, что ее продолжали колотить по затылку палкой: настолько сильно тот болел. Застонав, она попробовала пошевелить рукой, и поняла, что была крепко привязана. С трудом разлепив глаза, Отрада слепо поморгала в кромешной темноте. Второй, свободной рукой, провела по голове и почувствовала на коже вязкие, теплые капли. Из раны на затылке шла кровь. Она поняла, что коса совсем растрепалась: чувствовала на лице выбившиеся из нее пряди. Подол поневы и рубаха казались грязными, словно ее долго волокли по земле да траве.

Постепенно ее глаза привыкли к мраку, и он перестал казаться столь густым. Она разглядела и щели, сквозь которые пробивался свет снаружи, и очертания крыши. Поднявшись на колени, она уперлась в нее головой, и поняла, что очнулась в наспех вырытой, неглубокой землянке. Она чувствовала под собой холодную, стылую даже теплым летом землю. Ощущала запах сырой почвы, который нельзя было спутать ни с чем.

Она набрала воздуха в легкие, чтобы громко закричать, когда крыша над головой зашевелилась, и спустя мгновение Отрада увидела склонившегося над ямой вуя Избора. Тот отбросил в сторону наспех сплетенную заслонку и, прищурившись, посмотрел на девку. Позади него темнело ночное небо.

Она даже не удивилась. Мыслила, или он будет, или Любим. Ни на кого другого она и подумать не могла бы.

— А, очнулась, — довольно прокряхтел он, держа в руках конец веревки, которой была связана Отрада. — Ну, добро-добро.

— Что я здесь делаю? — она огляделась вокруг, но не увидела ничего,