Отрада - Виктория Богачева
— Непременно, непременно отпущу, — пробормотал тот и взлохматил на затылке рыжие, косматые вихры. — Токмо сперва ты мне расскажешь, куда твой непутевый батька зарыл драгоценные самоцветы.
— Что зарыл?.. — приоткрыв рот, Отрада посмотрела на него. — Самоцветы?
Вуй Избор выглядел больным. Она немало насмотрелась на людей, которых терзал недуг, пока жила у Вереи в избе. И нынче увидела в дядьке все то, что видела раньше у тех, кого одолевала лихоманка: алые от румянца щеки; блестящие глаза; пот на висках и над верхней губой; встрепанные, всколоченные волосы; шумное, прерывистое дыхание; дерганные, нервные движения.
Вуй Избор постоянно облизывал да облизывал сухие губы и дергал кадыком, словно от лютой жажды. Он хотел пить, но никак не мог напиться. Он раз за разом отбрасывал со лба жесткие кудри, которых там давно не было, а он просто не мог этого уразуметь.
Отрада в замешательстве прикусила губу. Вот теперь-то она по-настоящему испугалась. Много, много сильнее, чем несколько минут назад, когда только открыла глаза в темной землянке. Тогда она еще не ведала, кто и зачем ее похитил.
Нынче же, уразумев, опечалилась еще сильнее. От вуя Избора добра не жди.
— Ты тут дуру бестолковую из себя не строй! — он притопнул ногой и дернул на себя веревку, намотав на руку. Отраду резко потянуло вперед, и, не устояв на ногах, она свалилась на колени, больно ударившись о твердую землю.
— Я все, все ведаю, — убежденно, исто заговорил вуй Избор.
У Отрады похолодело внутри. Выглядел он по-настоящему жутко.
— Про батьку твоего и самоцветы. Как он их в общину притащил с собой, когда к мертвому Славуте на поклон притек. Хитрый Бус! А какого лапотя перед батькой моим строил! Серебра на приданое нет, ничего нет… а у самого такое сокровище было припрятано. Но пожадничал, вынудил Любавку стать самокруткой. Ну, ничего, ничего. Больше он жадничать не будет. Пришло мое время.
Сперва Отрада токмо моргать могла. Не верилось, что взаправду все это от вуя Избора слышала.
— Так вот что… вот почему ты меня из избы выгнал! Вот почему ты землю во дворе копал! — вдруг уразумела она.
Ахнула и заслонила ладонью рот.
Мужчина закивал.
— Пока щенок этот не сунул туда свой нос! — недовольно прокряхтел он. — Порченное племя… Но там я ничего не сыскал… Стало быть, в другом месте запрятал Бус свое сокровище. Говори, девка, ну!
И он снова дернул веревку, и Отраду швырнуло вперед. Она упала плашмя и ударилась о землю подбородком, прикусив до крови язык.
— Я слышу, слышу их шепот… — забормотал вуй Избор, зарывшись ладонями в косматые волосы и взлохматив их. — Они рядом, они совсем близко… она так говорит
— К-к-кто она? — кое-как прохрипела Отрада, с трудом сглотнув железный привкус во рту.
— Мара-Морена… — прошептал Избор благоговейным шепотом, а потом сызнова оскалился и поглядел на сидевшую в яме девку. — Ну, так что, надумала али нет?!
— Я ничего не ведаю… — Отрада даже договорить не успела, когда мужчина спрыгнул на землю рядом с ней, засунул ей в рот кляп и обмотал потуже веревкой. Руками она больше шевелить не могла.
Затем он вылез обратно, даже не обернувшись на ее мычание, и накрыл землянку крышей из соломы и палок.
И Отрада снова осталась в темноте и одиночестве. Слезы невольно брызнули из глаз. Кое-как она смогла доползти до земляной стены, упереться ногами и перевернуться с жвота на спину.
«Меня отыщут», — подумала она, рассматривая прорези в крыше у себя над головой, через которые могла видеть слабый свет. — «Обязательно отыщут».
Она и впрямь не представляла, о каких самоцветах говорил вуй Избор. Лишь одно ведала: коли помянул он Мару-Морену, совсем все с ним было худо. Жестокая Богиня лишила его рассудка. Взлохмаченный, косматый мужчина, что стоял перед ней, уже не был вуем Избором. Нет, то был человек, у которого Мара-Морена отняла всякий разум.
И Отрада его боялась. Потому что, опъяненный собственными мыслями и жарким шепотом в голове, он был способен, на что угодно.
А кто же сможет ее отыскать? Она ведать не ведала, куда приволок ее вуй Избор. Надеялась лишь, что не далеко у него хватило сил. Все же безумие источило его, ослабило.
Ох. Как представила, что пойдет искать ее Храбр, так тотчас сердце еще пуще разболелось. Вспомнила все его раны, всю боль, которую он испытывал и которую презирал. Хотел ведь ее проводить, да она не дала... Добегу до избы, тут рядышком.
Добежала...
Отрада всхлипнула и попыталась выплюнуть кляп, но тот сидел жестко. Принялась елозить по земле, чтобы перетереть свои путы, но, опьяненный Марой-Мореной, был вуй Избор не глупцом, и потому веревки выбрал крепкие. Такие не развяжешь, не стащишь с себя. Сколько бы Отрада ни извивалась по земле, ничего у нее не вышло.
О каких самоцветах он толковал... Она все пыталась вспомнить, говорил ли когда-нибудь ее батюшка о драгоценных камнях, и не могла. Ни разу она таких разговоров не слыхала... Жили они небогато совсем. Да коли б были у отца самоцветы, разве б не продал он их на ярмарке? Разве бы не отстроил побольше избу? Не накупил бы им с матушкой красивых, теплых отрезов на рубахи да на поневы?..
Она не ведала, сколько времени пролежала так, связанная и немая. Верно, всю ночь напролет, потому как вскоре сквозь прорехи в крыше пробились в стылую землянку солнечные лучи.
«Днем меня найдут, — храбрилась Отрада. — Днем будет им сподручнее».
Но время шло, а никто не приходил. Ни вуй Избор, ни те, на кого она надеялась. В землянке становилось душно. Из-за спертого, затхлого воздуха и из-за кляпа она с трудом могла дышать, и несколько раз лишалась сознания. Голова раскалывалась огненной болью. Верно, она потеряла немало крови, потому что ощущала невероятную слабость в руках и ногах. Когда она приходила в себя, то пыталась пошевелиться, но получалось не всегда.
Мысли путались, и она плыла на самом краешке своего сознания, уже не отличия, где явь, а где ее кошмары. В голове почему-то звучал звонкий голос Забавы, внучки старосты. Девка рассказывала про самоцветы Мары-Морены, которыми та сводила людей с ума, но Отрада никак не могла взять в толк, к чему она это говорила...
Она вспоминала ссоры,
