Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

— Grigorótera. Pio dynata, — шепчет он мне в ухо. Его идеальное тело давит на моё, толчок за толчком — медленно и глубоко. — «Быстрее. Сильнее», — переводит. — Если ты этого хочешь — теперь знаешь, как просить.

Наши животы прижаты так плотно, что он почти расплющивает мне грудь; мы оба уже скользкие и мокрые. К моим стонам добавляются его, и меж них он снова и снова повторяет по-гречески: Grigorótera. Pio dynata — как напоминание, которое мне стоит запомнить.

— Grigorótera. Pio dynata, — прошу я, едва слышно от усталости. Не уверена, что вообще что-то сказала.

Похоже, да. Он чуть отстраняется, и, с демонической ухмылкой, убирает пряди с моего лица, оставляя их спутанными между пальцами. Вторая ладонь ложится на мой бок, и я подаю таз вперёд, принимая его глубже.

Он на мгновение теряется в моём лице — серые радужки блуждают, ловя каждую деталь. Он улыбается — ангельски и нежно, в резком контрасте с тем, что мы творим.

— Ты чёртова заноза, Хейвен Коэн. Но ты идеальна для меня. И можешь забыть про предложение моего отца. Потому что я хочу слышать, как ты просишь пустить меня внутрь ещё много, много раз. Ясно?

Ждать ответа он не собирается. Движения становятся всё быстрее. Моя спина снова и снова ударяется о стену — мне всё равно. Мне не больно. Я чувствую только Хайдеса, который входит в меня так, что это больше, чем секс. Внутри меня сейчас весь он — не только Хайдес, но и Кай, Малакай. И поверх чистой чувственности я чувствую одно — как глубоко я люблю этого парня.

Так сцепленные, связанные, переплетённые и вымотанные — мы кончаем одновременно. Наши голоса сливаются и повисают в комнате. Он шепчет моё имя. Я — его. Наши дыхания сталкиваются, сбиваются, кожа к коже.

Мы замираем. Хайдес склоняет голову и упирается лбом в мою грудь. Я обнимаю его — и он меня — так, как я никогда никого не обнимала и никого не хочу обнимать.

Я приподнимаю его лицо лишь затем, чтобы поцеловать ещё раз. Теперь это поцелуй любви. Медленный и страстный. Он, кажется, может длиться бесконечно — и я бы не отрывалась. Хайдес, похоже, тоже: он подхватывает меня за бёдра и уносит обратно на кровать. Мы прерываемся лишь затем, чтобы он уложил меня на пахнущие простыни; сразу же снова нависает надо мной, легко покусывая губу и разбрасывая ладони повсюду, будто они никогда не устанут от моего тела.

Когда он вдруг отрывается и приподнимается на локте, я надуваю губы. Он серьёзен:

— Я никогда не пойму, что значит жить впроголодь. Жить каждый день, не зная, будет ли завтра еда в холодильнике. Жить и надеяться, что обувь выдержит ещё месяц, потому что ты хочешь купить новую — брату. Жить с миллионными долгами, понимая, что никакого труда не хватит, чтобы всё закрыть. Я этого не пойму.

Я глажу его щёку — сначала со шрамом, потом другую.

— А я не пойму, что значит расти с такими родителями, как твои. С таким отцом. Когда тебя забирают из приюта с обещанием семьи — и потом позволяют сделать с тобой это во время жестокой игры. Я этого не пойму.

Он машинально тёрт носом мой — жест бессознательный, потому что лицо у него вовсе не спокойное.

— Мы найдём способ. И я постараюсь уважать твои решения. Но, прошу, думай о них как следует, прежде чем принимать. Ладно, Хейвен?

Я только киваю. В глубине души мы знаем: выбор на самом деле один.

Он опускает голову мне на грудь; его тело — меж моих бёдер. Мы всё ещё голые и горячие. Его ухо на моём сердце — пусть слышит каждый удар, пусть понимает, что он со мной делает.

— Хейвен?

— Да?

— Прости за то, как я вёл себя после возвращения из Греции. За деньги… За слова… За манеру… За всё, Хейвен, — в голосе ломается нота раскаяния, и моя прежняя злость стирается. — Жёсткость — единственный способ оттолкнуть тебя по-настоящему. Ты слишком упрямая.

Я целую его в щёку, там, где шрам:

— Ты прав. Ничто бы не заставило меня держаться от тебя подальше. Я всё ещё злюсь — но прощаю.

Он сжимает меня крепче и усыпает лицо поцелуями, пока я не смеюсь и не отталкиваю его. Несколько минут — только его сердце под моим ухом и наши дыхания вразнобой.

Я почти клюю носом, когда мозг заставляет меня не уснуть — нужна ещё одна важная реплика.

— Хайдес?

— Да?

— Какая последняя фраза по-гречески — на сегодня?

Он не думает ни секунды:

— Как сказать «я тебя люблю». Попроси меня, Хейвен. — Он приподнимается настолько, чтобы смотреть мне прямо в глаза.

— Как по-гречески «я тебя люблю»?

— Se agapó. — Две слова, прозвучавшие, как самая нежная мелодия из уст парня, который утверждал, что не умеет любить.

Я касаюсь его губ. Он перехватывает мою руку, разворачивает и целует тыльную сторону.

— Se agapó, Ádis mou.

— Se agapó, Persefóni mou.

Глава 6. ЦАРСТВО ПОДЗЕМНОГО МИРА

Царство Аида — это подземный, тёмный и страшный мир, куда отправляются души после смерти.

Это не место вечных мук, как христианский ад, а пространство, где души проводят вечность в тени, без радости и без страдания.

Мы с Хайдесом идём рука об руку, спускаясь по боковой лестнице с террасы. Когда я пытаюсь свернуть налево — в сторону знакомого частного пляжа, он тянет меня в другую сторону.

— Куда мы идём?

Он едва улыбается:

— Хочу тебе кое-что показать.

Он делает это нарочно: знает, как я любопытна.

— Без вопросов, — опережает меня.

Я закатываю глаза и позволяю нашим рукам болтаться из стороны в сторону. Хайдес усмехается над этим моим детским жестом, но не сопротивляется, наоборот — подыгрывает, стараясь сделать вид, что этого не замечает.

24 и 25 декабря Олимп закрыт для посетителей. Точнее, для миллиардеров-игроков, которые сливают деньги, как будто это горсть орешков. Ощущение быть здесь наедине с семьёй Лайвли и их людьми вызывает у меня лёгкое напряжение.

Ах да, и Лиам. Интересно, где он и чем занимается прямо сейчас. Я даже не знаю, где он спит.

После обеда я звонила Ньюту. Разговор продлился три минуты. Он отвечал односложно, и по тону я поняла, что я — последняя, с кем он хотел бы говорить. Он злится, что я снова вернулась в Грецию. Про Кроноса и его больное желание меня «удочерить» он пока ничего не знает. Я написала и папе, умолчав о всей этой безумной части моей жизни. Пришлось соврать, будто осталась в Йеле из-за очень заразного гриппа.

— Разве у вас не ужин в канун Рождества с родителями, братьями и кузенами? — спрашиваю спустя несколько минут ходьбы.

— Да, — бурчит он совсем нерадостно. — В девять. До этого ещё куча времени. Успеем сделать то, что я задумал.

Я толкаю его плечом — играючи, но он даже не шелохнётся.

— И что ты задумал? Ведёшь меня в свой секретный склад средств для волос?

Он щёлкает языком и качает головой с видом обречённости. Потом отпускает мою руку, обнимает за талию и притягивает к себе. Целует в лоб, и его рука скользит мне на плечи. Мы идём дальше, вдыхая запах соли и зимний воздух конца декабря.

Я понимаю, куда мы направляемся, ещё до того, как вижу здание. Сквозь ветви деревьев выныривает неоновая вывеска и начинает разгонять сгущающиеся сумерки.

Его игорный зал. The Underworld.

— Ну, название у тебя… прямо вау, — поддеваю я.

Хайдес закатывает глаза и слегка толкает меня вперёд, к двери:

— Ты вообще способна иногда молчать?

Я поворачиваю к нему голову на три четверти, рука всё ещё на ручке двери. Улыбаюсь:

— Забавно слышать это от парня, который недавно умолял меня говорить с ним по-гречески.

Он тут же сокращает дистанцию, его грудь прижимается к моей спине, руки обвивают меня: одна — на животе, другая скользит ниже, к промежности джинсов. Кончиками пальцев он барабанит по ткани, а губами задевает мочку уха.

— Не будь такой язвой, маленькая заноза.

Я бы многое отдала, чтобы снова оказаться в его постели. С трудом сглатываю и стараюсь ответить так легко, как только могу: