Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

Он наверняка слышит мои шаги по полу, пока я подхожу. Но не оборачивается — только выпрямляется.

— Чего ты хочешь? — рычит. Голос — как шипение.

Я мнусь. Сомневаюсь. Может, уйти? Может, он не хочет меня видеть? Он давно не говорил со мной так. Словно мы снова в начале, в Йеле, когда играли — кто кого сильнее взбесит.

— Послушай…

— Хейвен, — перебивает он, — я очень злой. Сейчас не время.

Я делаю пару глубоких вдохов и заставляю голос стать ровным — я не хочу ссоры.

— Просто выслушай.

— «Послушай» — хрен там, — взрывается он, спрыгивает с парапета — и через секунды прижимает меня к стене своим телом. Грудь ходит часто, слишком часто. — Ты правда хочешь стать одной из нас? Ты правда готова принять сделку с моим отцом?

— Я только думаю об этом, Хайдес.

Он прищуривается. Его ладонь скользит к моему боку, а другой рукой он сжимает мои волосы. Он склоняется, вглядываясь в мои губы.

— Думаешь, да?

— Да. Это единственный вариант сейчас. Если бы был другой…

Он словно получает пощёчину.

— Есть другой, чёрт возьми. Я есть, Хейвен. Я предлагаю тебе всё, что нужно.

— И что ты предлагаешь? Ты дашь мне те миллионы, из-за которых влез в долги мой отец? Потому что это единственное, что решит проблему. Ты понимаешь это, да?

Он немеет. Теперь уже моя очередь выигрывать. Он вытаскивает руку из моих волос и бьёт ладонью в стену рядом с моей головой.

— Что-нибудь придумаем, — глухо говорит. — От одной мысли, что ты подпишешься под сделкой с моим отцом, меня кроет, Хейвен. Хочется бить эту стену, пока не переломаю все кости в руках.

— От судьбы не уйдёшь.

Он резко поднимает голову, смотрит, как на безумную.

— Ты серьёзно считаешь, что это твоя судьба? Стать пешкой Кроноса? Ни хрена, Хейвен, — снова рычит. — Так говорить ты можешь только о нас двоих. Не о тебе и моём отце.

Я избегаю его стальных глаз. Его ладонь всё ещё на моём боку — почти не двигается. Сейчас я хочу только, чтобы он меня поцеловал, сделал что угодно, лишь бы мы не говорили.

— Хочешь стать одной из нас? Хочешь вести клуб здесь и обманывать людей? Хочешь видеть, как люди умирают в твоей игре, и заметать следы? Хочешь говорить с моим отцом по-гречески и подчиняться его приказам? Хочешь…

— Я не знаю греческий, — перебиваю я. Это, мягко говоря, не лучшее, что можно сказать сейчас, но я надеюсь отвлечь его от ярости.

Похоже, срабатывает.

— Кто-нибудь научит. Это самый мелкий из вопросов.

— Кто-нибудь?

Он фыркает носом.

— Я. — Кончики его пальцев скользят по коже моего живота.

Я цепляюсь рукой за его плечо, поднимаюсь к шее, зарываюсь пальцами в волосы.

— Тогда научи меня чему-нибудь по-гречески. Сейчас.

— Понял. Хочешь играть, Хейвен? Поиграем, — шепчет он мне в губы.

Инстинкт толкает меня вперёд — я краду поцелуй. Только мимолётный — Хайдес тут же отстраняется, не позволяя больше.

— Давай. Научи меня чему-нибудь по-гречески. Научи быть Лайвли.

Он тихо смеётся, но лицо всё ещё пылает злостью. Я впервые вижу человека одновременно возбуждённого и рассерженного. Он вплетает пальцы в мои волосы, берёт за затылок; второй рукой сжимает талию, прижимая к себе.

— Поиграть хочешь? Уверена? — дразнит, и похоть уже застилает гнев. — У меня свой метод.

Волна жара накрывает меня. Я затаиваю дыхание — и он это слышит.

— Начнём.

Его указательный палец касается моего лба.

— Первое правило, моя Персефона: kàtse sto kreváti.

— Что это значит? — мой голос хрипнет, настолько в нём много сырого, бесстыдного желания, что мне почти стыдно показывать свою слабость перед ним.

— «Сядь на кровать», — переводит он.

Глава 5. MÉSA MOU

(«ВО МНЕ»)

В древнегреческом есть несколько слов для разных видов любви, каждое — про свою грань человеческих отношений и чувств. «Эрос» — любовь романтическая, страстная, часто связанная с сексуальным влечением.

— На кровать? — повторяю, как полная дурочка.

Хайдес наклоняет голову набок и смотрит неодобрительно:

— Что-то не так?

Вдруг становится трудно даже дышать.

— Нет. Просто… разве это подходящее место для урока греческого?

Губы у него выгибаются в усмешке. Рука с моей шеи скользит вперёд — к основанию горла.

— Для урока лучше подошёл бы стол, но он неудобен для всего остального, что я хочу с тобой сделать. А кровать подходит для обоих случаев, Persefóni mou.

У меня, должно быть, выражение лица ещё то — он еле сдерживает смех. И всё же остатки злости за всё происходящее тенью ложатся на его лицо.

Хайдес берёт инициативу: запускает ладонь под мою толстовку — под ней на мне ничего. Наклоняется ближе и ведёт кончиком носа по шее.

— Банальное клише, но я схожу с ума от того, как на тебе сидит моя одежда.

Я задерживаю дыхание, когда его язык скользит от челюсти к впадинке у ключиц. Его хватка крепчает — у меня вырывается стон.

— Арес вчера сказал, что я одета ужасно, — бормочу.

Хайдес замирает. Я успеваю испугаться, что сбила ему настрой — но он поднимает на меня серые глаза, в которых вспыхивает возбуждение.

— Он уже видел тебя в моей одежде, тот придурок? — хрипло шепчет. Прикусывает губу и медленно обводит взглядом меня всю. — Прекрасно.

Я не успеваю пошутить про его ревность: Хайдес подхватывает меня ладонями под ягодицы, вскидывает на плечо мешком и захлопывает балконную дверь. Несёт к широкой кровати и бросает на неё — аккуратно, не больно.

Я лежу на спине, а Хайдес стоит надо мной, как надвигающаяся тень. Он кладёт обе ладони на мои колени — без нажима. Стоит мне попытаться раздвинуть ноги, как он усмехается и не даёт.

— Тише, — одёргивает строго. — Я скажу, когда их раздвигать.

Обычно мне нравится держать всё под контролем. Люблю бросать кости первой, любить ход начинать самой. Но сейчас вся власть у Хайдеса. Иногда это бесит — сейчас же каждый мускул покалывает от предвкушения. На этот раз я не хочу вступать первой. На этот раз — его ход.

— Первое, чему ты должна научиться по-гречески, Хейвен, — моё имя, — нарушает молчание он. — Ádis.

Я молча смотрю. Он опирается на мои колени, чуть наклоняется. Обе руки скользят по моим бёдрам вверх и снова вниз — и замирают.

— А «Малакай» как будет по-гречески? — спрашиваю я.

Он теряется. Я и сама удивляюсь вопросу. Становится настороже:

— Зачем тебе?

Я тянусь и глажу его лицо.

— Это твоё второе имя. Ты не просто «Хайдес». Ты не просто ребёнок, которого усыновили и бросили в лабиринт.

Он опускает взгляд.

— Проблема в том, что альтернатива — быть брошенным ребёнком, которому приют придумал случайное имя, потому что мать не удосужилась дать даже его.

Я беру его лицо в ладони и тянусь ближе, насколько могу.

— Позволь мне звать тебя «Хайдес Малакай Лайвли». Чтобы для меня ты был не «усыновлённым мальчиком со шрамом» и не «брошенным без имени». Позволь мне звать тебя «Хайдес Малакай» — и чтобы для меня ты был просто парень, в которого я влюбилась.

Он долго смотрит — не отрываясь. Хотелось бы читать мысли: что именно заставляет его сильнее сжимать мои колени и грызть нижнюю губу.

— Хейвен.

То, как он произносит моё имя, — я закрываю глаза и улыбаюсь. В этой интонации — чувство, почтение, благодарность. Такая красивая мелодия, что я бы умоляла повторить. Больше слов не нужно. Я всё поняла. Он всё сказал — и показал.

Он касается губами моего уха:

— Malakái.

— Какая вторая фраза мне нужна по-гречески?

По лицу пробегает хитрый огонь. Он освобождается из моих рук, выпрямляется, а я откидываюсь затылком на матрас.

— Зависит от тебя. Чего ты хочешь сейчас?

Я не колеблюсь ни секунды:

— Хочу, чтобы ты меня поцеловал.

— Fílisé me, — шепчет он. — «Поцелуй меня». Скажи это по-гречески — и я сделаю. Говори по-гречески, чего ты хочешь, — и я исполню.