Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

— Не тронь его. Не смей, — шепчу.

Минотавр опускает оружие и молчит.

Пока отец мечется и клянёт человека в бычьей маске, Рея пожимает плечом и кривит губы.

— Ты сделала правильный выбор… и одновременно ошиблась, Хейвен, — говорит Минотавр.

Я хмурюсь, обхожу его и встаю рядом:

— Это как?

Он поворачивает голову и чуть склоняет её:

— Я не знаю дороги из лабиринта.

Мир замирает. Мой — точно. Я физически чувствую, как сердце спотыкается, а ноги подкашиваются, грозя уронить меня в траву. Пульс бьёт в ушах, пока его слова снова и снова догоняют меня и терзают.

— Не знаешь дороги? Как это возможно? — срываюсь. Шок сменяется злостью. — Рея сказала, что вы…

— Ты не так нас поняла, — обрубает Рея, и я мгновенно ощущаю себя девчонкой, которую отчитал родитель. — Я сказала, что никто из нас не знает, кто какую роль играет. Но план лабиринта знаем только я и Крио. И только один из нас заинтересован показать тебе верный путь.

Я всё быстрее качаю головой. Хочется броситься на неё и задушить.

— Нет, поняла я всё так! Это нечестно! — кричу.

— Я предупреждал — не доверяй мне, — говорит Минотавр.

Теперь задушить хочется и его. Или её — я уже не уверена, кто там за маской.

— Минотавр — такая же жертва лабиринта, как и ты, Хейвен, — объясняет Рея уже мягче. — Он родился из противоестественной связи, и его заперли внутри — потому что иначе он не мог бы питаться ничем, кроме человеческой плоти. Как будто это был его выбор. Даже в мифе Минотавр — жертва, которая не знает своей тюрьмы.

Как ни противно это признавать… но в её словах есть логика. Сам Минотавр же сказал: вспомни миф.

Кто там «настоящий злодей»? Не Дедал — он строил лабиринт по приказу царя Миноса, у него не было выбора. И не Ариадна — она хорошая, она дала Тезею нить и сдержала слово. И даже Миноса нельзя назвать абсолютным злодеем: он приказал построить лабиринт, чтобы не выпускать чудовище, но одновременно приносил юношей и девушек в жертву, чтобы его кормить. Он застрял посередине: не хотел резни, но и не мог осудить Минотавра за его природу.

Кто остаётся тогда?

Игра — это вопрос доверия. Кому я верю.

Тезей. Тезей и был настоящим злодеем. Потому что, воспользовавшись помощью Ариадны, бросил её на Наксосе. Он ведь обещал, что они сбегут вместе.

Смотрю на троих передо мной и складываю недостающие кусочки пазла.

Минотавр играет самого себя.

Рея — Ариадна.

Мой отец —… Тезей.

Следовательно, Рея всегда говорит правду. Минотавр то врёт, то говорит правду. А мой отец… врёт всегда.

Вот почему Минотавр — одновременно верный и неверный выбор. Он может защитить меня внутри лабиринта, но не знает дороги. Если я наткнусь на Кроноса, бык меня прикроет. Это единственный плюс, который мне здесь отпущен.

Но почему Рея должна мне помогать? Она же на стороне Кроноса, нет?

— Вижу, разобралась, — возвращает меня к реальности Рея. Смотрит с гордой улыбкой. Толку с её гордости сейчас… ноль.

— Нам надо идти, Хейвен, — Минотавр едва касается моего локтя и тут же отдёргивает руку. — Это ещё и гонка с Кроносом. У тебя гонка со временем — во всех смыслах.

— Но, если ты не знаешь дороги, какого чёрта мы вообще выберемся?

— Вспомни миф, — повторяет он.

Замираю. Значит, я всё ещё что-то упускаю? Если снова думать о мифе, значит, лазейка спрятана между строк?

Дедал и его сын Икар построили лабиринт. И сами в нём оказались заперты. Чтобы выбраться, им оставался единственный путь — по воздуху. Они взлетели над лабиринтом. Может, в этом и решение? Было бы — если бы я умела летать.

Осматриваю зелёные стены тропинок. Живые изгороди взмывают в высоту. Мне их не одолеть. Я не настолько атлетична. Сложение — хрупкое. Лезть — это руки и ноги. И всё же… когда Хайдес и Аполлон тренировали меня, они гоняли и корпус — не только учили драться.

Я ощущаю взгляд Минотавра у себя на коже.

— Если ты знаешь решение, почему просто не скажешь его мне? — допрашиваю.

— Потому что здесь всё снимают. И если ты выйдешь первой, Кронос поймёт, что мы жульничали. Ты проиграешь, а меня убьют. Таковы условия.

Теперь вопрос другой. Гораздо важнее:

— То есть ты по умолчанию считаешь, что я не из тех, кого ты хотела бы видеть мёртвым.

— По умолчанию я считаю, что ты — из тех, кто ценит чужую жизнь и не станет никого приносить в жертву, — поправляет он. — Хотя да, возможно, ты дорожишь мной достаточно, чтобы желать мне жить.

Это может быть… Дионис? В конце концов, он помогал Ньюту. И да, он как раз из тех, кому я не до конца доверяю.

Отец сидит на земле, прислонившись спиной к изгороди. Сжимает лицо ладонями и смотрит в пустоту. Его отчаяние отвлекает — заставляет думать, что я уже официально проиграла. Это не помогает. И его нулевая вера в мой выбор бесит. Рея, наоборот, следит, затаив дыхание — вовлечённо, с эмоцией.

Снова смотрю на изгороди.

Перематываю миф в голове. Сцена за сценой. От строительства лабиринта до того, как Ариадна остаётся на Наксосе и встречает Диониса.

Тезей использовал нить. Красную нить из клубка.

Изгороди этого лабиринта буквально разорваны красными цветами.

Это не может быть случайностью. Но чем они помогут?

И тут вспоминаю слова Ньюта в коме. Среди них было «цветы». Все решили, что речь о лотосах — версию подкрепляло то, что он держал лотос в сжатом кулаке.

Тогда я сказала своё: для меня это «цветы» не про лотосы, которыми нам путали память в приюте. Для меня — про другое.

А если это красные «цветы» в изгородях?

Прищуриваюсь, пытаясь их сфокусировать. Мало. Подхожу к стене слева и рассматриваю внимательнее. Не знаю, какие это цветы, но, оказавшись вплотную, понимаю: они не одного оттенка.

Разница тончайшая, но значимая. Доминирует одна, более тёмная гамма красного, но среди неё — другой, чуть более светлый оттенок, который издалека сливался с фоном.

Касаюсь более светлых лепестков — единственного отличного цветка. На ощупь — странно. Провожу лепестком между указательным и большим пальцем: он искусственный. Сравниваю с тёмными — те настоящие.

Чувствую, как Минотавр нависает у меня за спиной, — игнорирую.

Дёргаю цветок, пытаясь вырвать его из живой стены. И обмираю. Цветок соединён с красной верёвкой, спрятанной под листвой, и та уходит прямиком к вершине изгороди.

— Дедал… — шепчу.

— Додумалась, наконец, — отзывается Минотавр. Видя, что я не двигаюсь, продолжает: — Чего ждёшь?

— Я не умею лазать, — признаюсь.

Кажется, он фыркает. Прикусываю губу, чтобы не рассмеяться. Да, я нашла лазейку, свою дорожку наружу, но до дрожи боюсь, что Кронос в последний момент перевернёт стол. Я ведь даже не знаю, на каком он сейчас этапе.

— Я полезу первым, а потом подтяну тебя. — Он мягко отодвигает меня, уж слишком мягко, пристёгивает мачете к бедру на петлю, охватывает верёвку руками и начинает подниматься — легко, без усилия. Хватает за изгородь и через пару минут уже наверху, смотрит на меня: — Давай. Я здесь.

Невероятно: при первой встрече он вселил в меня самый лютый ужас, а сейчас я доверяю ему жизнь.

Хватаю верёвку обеими руками, цепляю ноги, перекрещиваю их на уровне щиколоток и, стиснув зубы, иду вверх. Не прыжками, как Минотавр, — но продвигаюсь. Шероховатая оплётка жжёт ладони и трёт предплечья; сквозь зубы срываются ругательства.

— Смелее. Справишься. Ещё чуть-чуть — и я тебя возьму, — говорит Минотавр, тянет ко мне в перчатке руку так далеко, как может.

Делаю несколько глубоких вдохов. Думай о цели. Думай о Кроносе и о том удовлетворении на его лице, если он выйдет раньше меня. Делаю последний рывок. Отрываю правую руку от верёвки и сразу хватаю его ладонь. Он подхватывает меня с хриплым выдохом, я помогаю ногами — и вот я уже на гребне живой стены.

Стоит поставить стопу, понимаю: под листьями — толстая каменная кладка.

Вдох перевести некогда. Минотавр обхватывает меня за талию и ставит на ноги: