Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

— Если ты не выйдешь из этого лабиринта, Хейвен, я приду за тобой. Клянусь.

Я сглатываю. Я знаю, что он способен — а я не хочу, не хочу, чтобы он снова шёл в то место, которое искалечило его и оставило травмы, живущие в нём до сих пор.

— В этом не будет нужды, — уверяю я.

Он, как и Арес, отпускает меня не сразу — мы остаёмся связаны только мизинцами. Я смотрю, как они тянутся, цепляются из последних сил — и таки размыкаются.

Хайдес не двигается. Афина подхватывает его под локоть и оттаскивает от меня, чтобы он, не дай бог, не устроил глупость — вроде попытки удержать. Мне приходится повернуться к нему спиной: я не выдержу той боли, что у него в глазах.

Кронос стоит ближе к воротам лабиринта, чем я. Должен был видеть нашу сцену, и на лице у него — смесь отвращения и… сожаления? Я сразу одёргиваю себя: невозможно. Подхожу к нему и упрямо смотрю вперёд, сопротивляясь желанию оглянуться.

— Да начнётся игра Лабиринта Минотавра, — провозглашает он торжественно. — И пусть победит сильнейший.

Он заходит первым и исчезает внутри.

Я касаюсь шеи — там висит подвеска, которую Лиам подарил мне ещё по возвращении из Санторини. Для меня это маленький талисман. Он не знает, но с той поры я её не снимала.

Подхожу к порогу. В последний момент оборачиваюсь к Лиаму и киваю на цветное украшение у себя на шее. Он понимает моментально, улыбается сквозь слёзы и беззвучно шевелит губами. Хочется верить, что это «удачи», хотя наверняка он ляпнул какую-нибудь нелепость.

Делаю пять глубоких вдохов.

Переступаю границу лабиринта.

Партия началась.

Всё выглядит так, как я помню по тем редким разам, когда видела игру снаружи. Стены из кустов, сплетающиеся в перекрёстки и тропы. Только теперь на пути горят световые указатели. Я не задаю вопросов — хотя меня это тревожит — и иду.

Считаю десять шагов — и упираюсь в четыре ионические колонны, выстроенные квадратом. В центре — ещё одна мраморная плита, прямоугольная, вырезанная под «пергамент». На ней выбито. Я подхожу достаточно близко, чтобы разрезы сложились в слова:

Если хочешь в лабиринт играть,

три вещи должен(на) ты знать.

Один из нас лжёт всегда,

другой порой — то «нет», то «да»,

а третий правду говорит —

когда-то да, когда-то — нет.

Я бы задержалась с этой загадкой, но впереди кое-что отвлекает — и я забываю обо всём. Есть ещё один вход, тот, что совсем не виден тем, кто смотрит на лабиринт снаружи. Трава перед воротами — декорация.

Настоящий лабиринт начинается дальше: две колонны, оплетённые плющом, образуют узкий тёмный проход.

— Здесь наши дороги расходятся, — говорит Кронос. Он уже миновал камень-пергамент и стоит у настоящего входа, только у него — зеркальный, такой же, как мой. — Мы зайдём с разных сторон. Я — справа, ты — слева. Лабиринт разделён пополам, но путь к финишу у нас одинаковый. Они зеркальны и сходятся в конце. Чтобы никто не мухлевал и не мешал другому.

Я отвожу взгляд, молча желая, чтобы он ушёл и не отвлекал.

— В мире есть три типа людей, Хейвен. Те, кому ты точно можешь доверять; те, кому ты точно не можешь; и те, про кого ты никогда не узнаешь, можно ли. А ты — кому доверяешь по-настоящему?

Я вспоминаю слова наших кузенов, тот день, когда мы разбирали фразы Ньюта в коме. Иперион тоже сказал: игра лабиринта — это игра доверия.

Кому я доверяю, по-настоящему?

Себе.

Ответ всплывает без размышлений — инстинкт, первобытная настройка. Сердце мечтало бы сказать: «Хайдесу и моей семье». Но голова знает: в самом конце доверять можно только себе.

Я подхожу к своему входу. Кронос уже двинулся — ладонь лежит на ближайшей колонне. Его янтарные глаза скользят по мне сверху вниз, и я почти уверена: он пытается спрятать беспокойство.

— Пожелал бы удачи, да тебе она ни к чему, — произносит он мягко. — Большому уму не нужна слепая богиня, что изредка целует людей.

Я стою не шелохнувшись, пока он не исчезает.

Качаю головой, чуть усмехаясь его манере говорить. Стискиваю руками зелёные стены узкого тёмного коридора — это природный тоннель-вход в настоящий лабиринт. Всего несколько метров. У ног стелется дымка, затягивает землю белёсой пеленой. Она вьётся у щиколоток, будто хочет оплести и задержать. Я ловлю себя на том, что уставилась на неё слишком долго, — время, Хейвен — и выхожу на свет следующего пролёта.

Зрелище вырывает из меня воздух. И на секунду я рада, что решилась играть: красивее поля боя я не видела и уже не увижу.

Каждая тропа — это изумрудные кусты, будто вечная весна. Но главное — они цветут. Сотни алых точек рассыпаны по стенам — и от этого лабиринт одновременно прекрасен и жутковат. То ли бутоны, дерзко выжившие зимой, то ли тонкие струйки крови, стекающие по живым стенам.

Слева — мраморная статуя, выше прежних колонн. Если стены поднимаются метров на пять, то она — почти до их верха. Это Аид. Я знаю и без золотой таблички у подножия.

Окидываю взглядом глубину переплетений: среди зелени видны и другие статуи. С моей точки — пять. Похоже, по одной на каждого Олимпийца. Значит, их тринадцать.

Трава у ног шуршит — что-то мелькает, и я вздрагиваю. Сердце на миг замирает, а потом пускается вскачь.

В паре шагов от меня стоят двое. Неподвижные, как изваяния, но живые. На них длинные чёрные туники. На лицах — маски.

Слева — маска койота: белая, с позолоченными деталями. Справа — маска кошки: золотая, с белыми узорами.

Я иду навстречу, твердя себе, что бояться уже поздно. Я внутри. Играть — единственный путь.

Их двое. С Минотавром, который входит через тринадцать минут после старта, будет трое. «Три» — одно из слов, что бормотал Ньют в коме. Но мозг уже щёлкает дальше — и вспоминает бумажку, которую я получила ещё до возвращения из Греции, в начале января.

1

1 1 1

Один в одиночку — это я, участница. Три вместе — те, кого я встречу внутри. Не хватает только Минотавра.

— Один всегда врёт, — режет воздух металлический голос, пьяный от тишины, в которой мне уже становилось не по себе.

— Один врёт иногда, — вторит другой, тоже металлический, но с иной ноткой.

— Один не врёт никогда, — произносят они вместе.

Из-под чёрной туники «койота» показываются перчатки — пальцы касаются ремешков и снимают маску. На меня смотрит отец. Взгляд — смесь нежности и тревоги. Я так поражена, что не могу вымолвить ни слова.

«Кошка» делает то же и открывает лицо. Рея. Рея Лайвли, жена Кроноса.

— Я не понимаю, — выдавливаю, когда голос возвращается.

— В лабиринте есть два способа выйти, Хейвен, — объясняет Рея своим обычным ледяным тоном. Ни один мускул на лице не шевелится, кроме губ. — Ты можешь довериться одному из нас троих — только одному — и идти туда, куда он укажет. Либо можешь довериться себе и искать тропу сама.

Логично выбрать себя — если бы это не была ещё и гонка со временем против Кроноса. И всё же… здесь мой отец. Почему бы мне не поверить ему?

— Но лишь один из нас всегда говорит правду, — продолжает Рея. — Другой — всегда врёт. Третий — чередует. Тебе нужно понять, кому из нас ты действительно можешь доверять.

Слова Ипериона. И слова Кроноса — только что.

Игра в лабиринте для каждого своя… потому что мы доверяем разным людям? Или тут есть что-то ещё?

Я недостаточно наивна, чтобы считать отца тем, кому можно верить всегда. Это было бы глупо: он лгал мне всю жизнь об усыновлении. Если идти за инстинктом — он «врёт иногда». Рея — врёт всегда. Значит… Минотавр говорит правду. Аполлон просил меня доверять ему, быку в лабиринте. Что, если всё сходится именно так? Что, если мне нужно просто дождаться Минотавра и позволить ему вести?

Резкая сирена разрезает тишину. Не понимаю, откуда, — звук такой мощный, что рефлекторно затыкаю уши. Точно такой же стоял, когда два месяца назад в лабиринт вошёл Ньют. Сигнал, который предвещал появление Минотавра: клетки выехали из земли, незнакомец в бычьей маске и с мачете в руке.