Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

— Рея…

Она жестом велит ему молчать.

— Ты зашёл слишком далеко, Кронос. И ты никогда не остановишься, пока в тебе бьётся сердце. Ты не можешь измениться и не хочешь. Твоя история должна закончиться здесь. Сейчас.

Я была готова ко всему, только не к тому, что Рея подтолкнёт его убить себя, а не меня. Но я понимаю её слова. Смотрю на неё иначе. Она тоже была неправа со своими детьми, и всё же — не знаю почему — я виню её меньше. И понятно, почему именно она говорила в лабиринте правду.

Рея накрывает его руку с пистолетом и направляет ствол себе в грудь. Ведёт её спокойно, как мать, которая учит ребёнка ходить: мягко, терпеливо, с влажной улыбкой.

— Ты разрушил эту семью. Не хочешь исправить? Не хочешь всё вернуть? Семья превыше всего.

— Семья превыше всего, — эхом повторяет Кронос. Смотрит в пустоту, будто в трансе. Снимает пистолет с предохранителя.

Его глаза цепляются за мои. Холодный озноб простреливает позвоночник и застревает у основания шеи. Пол-лица я уже не чувствую — настолько больно, настолько высок адреналин.

— Я выбираю себя, Артемида, — шепчет. — Но ты ведь знала. Потому и предложила сыграть. Ты знала, что я никогда не принесу тебя в жертву. — Уголки его губ устают и дрожат в уставшей, болезненной улыбке.

Я не отвечаю. Жду, когда он нажмёт на курок.

Он не отводит взгляда:

— Elpízo na se xanasynantíso se mia álli zoí.

Движения я не вижу — только слышу выстрел. Красное пятно расползается по его белому свитеру. Рот распахивается от боли. Он хватается за воздух. По щеке скатывается ещё одна слеза. Он падает на колени. Тело мотает, выискивая равновесие. Потом валится на бок и замирает. Он попал в сердце. Точный выстрел.

В абсолютной тишине я нахожу силы спросить:

— Что это значит?

Хайдес уже подхватывает меня на руки:

— «Надеюсь снова встретить тебя в другой жизни», — переводит он.

Я шумно втягиваю воздух.

И, глядя на безжизненное тело Кроноса, вдруг с силой накрывает вся усталость и вся боль, накопившиеся за этот день. Рана снова пульсирует. Я стону.

Я сжимаю зубы и борюсь, чтобы не закрывать глаза, но это партия, которую мне не выиграть. Пешка уходит с игрового поля. Я улыбаюсь — я победила. Я улыбаюсь — я чувствую себя непобедимой. Я улыбаюсь — потому что парень, который держит меня на руках, больше не увидит лицо человека, что причинил ему столько боли.

Я улыбаюсь, потому что я не Артемида. Я — Хейвен. И этого достаточно.

Перед тем как погрузиться во тьму, я слышу раздирающий крик Хайдеса.

Глава 58. СЕМЬ ЖЕРТВ

Ариадна, дочь критского царя Миноса, влюбилась в Тесея.

Она помогла ему убить Минотавра и бежать из лабиринта благодаря знаменитой красной нити — и в итоге сбежала вместе с ним.

Добравшись до Наксоса, самого большого острова Киклад, Тесей бросил её — оставил там, грустную и одинокую, пока не пришёл Дионис. Отсюда выражение «piantare in (N)asso» — «бросить, покинуть кого-то», ровно как Тесей поступил с Ариадной.

Когда я открываю глаза, сразу понимаю, что-то не так.

Первое, что вижу, — тёмное небо над собой. Развожу руки и ладонями понимаю: лежу на траве.

Да, с этим определённо что-то не так. Помню, как отключилась на руках у Хайдеса, когда он нёс меня в медблок. Помню, как вышла из лабиринта — живой, хоть и последней. Кронос победил. Кронос… мои игры… он покончил с собой.

Я рывком сажусь — от резкого движения кружится голова, но я упираюсь ладонями в землю и выравниваю дыхание.

Смотрю вокруг. И сердце пропускает два удара.

Я всё ещё в лабиринте.

Там же, где встретила Рею, моего отца и Минотавра. Только теперь здесь никого нет.

Если приглядеться, сам лабиринт тоже изменился. Живые изгороди облетели — на них больше нет красных цветов. Трава, из которой они сплетены, почти высохла.

Я трогаю лицо, вспоминая мачете, которое полоснуло меня справа, когда отец ударил. Боли больше нет. Пальцы скользят по ровной, целой коже. Разреза нет. Как такое возможно?

Позади что-то шуршит. Чьи-то шаги по траве.

— Проснулась, — говорит голос.

Я оглядываюсь — и вижу, как фигура обходит меня полукругом и выходит вперёд. Это Аполлон. В строгом костюме, с длинными каштановыми волосами, распущенными по плечам.

Выражение у него страшит меня. Не потому, что злое или жёсткое — наоборот: он боится меня.

— Что я здесь делаю? — спрашиваю почти шёпотом.

Он колеблется. Замечаю: за спиной он что-то прячет.

— Ты здесь ради игры, Хейвен.

Словно он заговорил на другом языке.

— Прости, не поняла.

— Ты из лабиринта никогда не выходила.

Я уставляюсь на него, ожидая, что он скажет, будто шутит. Но секунды идут, и Аполлон ничего не добавляет. Я срываюсь на смех — истеричный, от паники и неверия. Это розыгрыш. Так не бывает. Я помню всё, что сделала в лабиринте. Помню маски, красные цветы, бег по вершинам изгородей, огонь, отца-предателя… Всё.

Аполлон показывает куда-то у меня за спиной, и я смолкаю, оборачиваясь. Вход, через который я сюда заходила, — не тот, первый, фальшивый, что виден снаружи, а узкий коридор из живой изгороди, через который я прошла.

— Смотри вниз, — подсказывает он.

Опускаю взгляд. Из-под кустов стелется слабое марево, держа уровень вровень с землёй; оно и обвивалось у меня вокруг ног.

— Каждый, кто участвовал в игре лабиринта, был под наркотиком, — Аполлон напоминает деталь, до обидного важную. — Этот дым у земли снова сделал своё дело. Пусть он и низко, дозы галлюциногена хватает, чтобы тебя унесло.

Я резко мотну головой и, пятясь, отползаю подальше от входа.

— Нет, это неправда. Я уверена в том, что пережила здесь. Ты был Минотавром и помог мне сбежать, мы взобрались на изгороди! Я выбирала, кому верить — тебе, отцу или Рее. Отец хотел меня убить, поэтому Кронос вогнал в него твой мачете. Кронос вышел первым, но я придумала Игры Артемиды и заставила его покончить с собой. Всё было именно так, я помню это чётко!

Аполлон смотрит с сочувствием. И снова — не может спрятать страх. Почему он боится меня?

— Когда ты вышла из коридора, ты уже была под дурманом, Хейвен, — вздыхает он. — Твой мозг, должно быть, дорисовал Рею и Крио — они сюда не входили. Скорее всего, ты всё это время разговаривала одна. И на изгороди ты не взбиралась. — Он выговаривает слова медленно и осторожно, будто я могу сорваться. — Ты потеряла сознание, не успев уйти отсюда. Всё, что случилось, ты вообразила.

— Нет! Отец ударил меня мачете по лицу, вот здесь!

— Если так… почему у тебя нет раны, Хейвен?

Я раскрываю рот. Воздуха не хватает. Я хватаю его ртом и пытаюсь дышать носом.

— Этого не может быть…

Отчаяние накрывает с головой — такое сильное, что впервые в жизни мне хочется выйти из игры. У меня импульс вскочить и снова броситься к выходу.

— Игра только началась, Хейвен, — возвещает Аполлон. Он выносит руку из-за спины: в ней — маска быка. — И Минотавр здесь — ты.

Я не могу шевельнуться. Будто все мышцы в теле атрофировались. Сидя, задрав лицо, я смотрю, как Аполлон подходит. Пытаюсь заговорить, но губы будто склеены; он надевает на меня маску. Меня душит — воздуха ещё меньше.

— Я… не понимаю. Аполлон, прошу, помоги мне. Не делай этого, — шепчу.

В его зелёных глазах блестят слёзы, которым он не даёт упасть.

— Ты всё ещё можешь выиграть игру, Хейвен. Решать тебе — стоит ли.

Я не понимаю. Не понимаю ровным счётом ничего. В этом нет смысла. Я срываю маску и швыряю её как можно дальше.

Аполлон снова указывает, уже не на вход, а на первый поворот за изгородью. Оттуда выходит фигура в чёрной тунике с поднятым капюшоном. За ней я насчитываю ещё шестерых. Их лица скрыты.

Они останавливаются в нескольких шагах, выстраиваясь в ровную линию.

— Когда Минотавра заточили в лабиринте Дедала, царь Минос всё же хотел помочь ему, — говорит Аполлон. — Он не видел в нём полного чудовища. Тягу к человеческой плоти тот не мог контролировать. Поэтому каждый год приносили в жертву семь юношей и семь девушек из Афин, отправляя их в лабиринт. Это был единственный его корм.