Его самое темное желание (ЛП) - Робертс Тиффани

Если это то, что тебе нужно сказать себе, чтобы продолжать, Кинсли…

Ну, а что еще мне прикажешь делать?

Легкий отблеск голубого света пробежал по балдахину. Нахмурив брови, она повернула голову. Рядом с кроватью парил огонек.

Кинсли вздрогнула, затем прищурила глаза. Звуки прошлой ночи, отблески света уголком глаза — все это ей не почудилось. Она была не одна.

— Ты его шпион, не так ли? — спросила она.

Спрятав руки за спину, огонек склонил голову.

— Ну, — Кинсли села и подвинулась к краю кровати, придерживая одеяло у груди, — Можешь передать ему, что я сказала: пусть нырнет в озеро. И останется там. Очень, очень глубоко.

Огонек покачал головой и указал на нее, его тихий, неразборчивый шепот щекотал ей уши.

Кинсли прижала руку к груди.

— О, я должна сказать ему это сама, не так ли? — она встала, завернувшись в одеяло, и направилась к шкафу. — Я уверена, что смогу найти способ дать ему знать, когда увижу его в следующий раз.

Она открыла двери. Этот пряный, древесный аромат наполнил ее нос и вызвал неожиданный, нежеланный жар внутри.

Нет, черт возьми!

Было достаточно того, что его запах окутывал ее всю ночь, исходя от каждой ниточки постельного белья. То, что ее тело отреагировало на него чем-то иным, кроме отвращения, было предательством.

Нахмурившись, она достала тунику и осмотрела ее. Та была элегантной и старинной, сшитой из мягкой, безупречной ткани. Она, возможно, усомнилась бы в необходимости пары вертикальных разрезов на спине, если бы прошлой ночью не увидела большие, мощные крылья, распростертые у него за спиной.

Не надо, Кинсли.

Она сморщила нос и приподняла тунику. Ее похититель, возможно, и был высоким и широкоплечим, но он был худощавым, и ее грудь никак не могла поместиться в этом одеянии. Возможно, ей и удалось бы надеть это, если бы она втянула в себя все, что нужно, но в итоге пуговицы оторвались бы при следующем вдохе.

Кинсли перебросила тунику через плечо.

Она сняла еще одно одеяние, потом еще одно, бросив каждое на пол вместе с поясами. Когда ничего не осталось в шкафу, она открыла ящики и осмотрела аккуратно сложенные брюки.

Синий огонек привлек ее внимание. Она оглянулась и обнаружила, что огонек мечется туда-сюда между ней и кучей одежды.

— Что? — спросила Кинсли. — Думаешь, ему это не понравится?

Хотя она не могла быть уверена, учитывая его мерцающую, похожую на пламя форму, она могла поклясться, что плечи огонька дрожали, а его шепот превратился в легкое позвякивание. Смех.

Кинсли улыбнулась и с огромным удовлетворением добавила брюки одни за другими в растущую кучу на полу. За ними последовали ботинки, которые были спрятаны в основании шкафа, пока не осталось ничего, что можно было бы раскидать.

Она обернулась, чтобы осмотреть беспорядок. Этого было недостаточно. Отбросив край одеяла в сторону, она отвела ногу назад и пнула кучу, разбросав одежду еще дальше. При падении ботинки глухо стукнули по полу.

— Придурок, — пробормотала она, желая, чтобы ее бунтарский поступок привел к чему-то большему, чем это мимолетное, пустое чувство триумфа. Она вошла в ванную, развернулась и ткнула пальцем в огонек, который был прямо за ней.

Огонек дернулся назад.

— Ты останешься, — сказала Кинсли. — Это личное пространство.

Она закрыла дверь прежде, чем огонек успел ответить, и прислонилась к дереву.

Ночная рубашка все еще валялась на полу, отброшенная в сторону дверью. Она наклонилась и подняла ее. С нее все еще капала вода.

— Черт возьми, — она выпустила ночную рубашку, и та шлепнулась на каменный пол. — Это даже не похоже на настоящую одежду.

Хотя вода в ванне была той же, в какой она купалась, с грязью, осевшей на дно, листьями и веточками, плавающими сверху, она все еще была дымящейся и ароматной. Кинсли открыла кран и подставила под него руки, набирая в ладони холодную воду. Она сделала большой глоток.

Это никак не утолило ее голод.

Она ничего не ела с тех пор, как очнулась здесь после несчастного случая. От одной мысли об этом сыре, свежих фруктах и теплом хлебе желудок сжался.

Отойдя от ванны, она порылась в банках и бутылках на полках и столешницах. Она обнаружила еще одно углубление в стене, откуда вода непрерывно стекала в раковину. На утопленной полке рядом лежали резной гребень, небольшая деревянная зубная щетка и маленькая глиняная банка. Кинсли взяла банку, сняла крышку и понюхала ее содержимое, аромат был легкий, мятный.

— Зубная паста?

Почему-то мысль о том, что такое существо, как ее похититель, стоит здесь и чистит зубы, была просто… комичной.

— Ну, у него есть зубы, так что, думаю, в этом есть смысл, но…

Покачав головой, она опустила палец в банку, собрала немного содержимого и почистила зубы. Пока она это делала, ее взгляд то и дело возвращался к зубной щетке. Начала формироваться мысль. К тому времени, как она закончила полоскать рот, идея обрела полную форму.

Усмехнувшись, она взяла зубную щетку и направилась в туалет. Кинсли склонилась над этой глубокой темной дырой, держа над ней зубную щетку.

— Было бы так жаль…

Она ослабила хватку.

— Упс.

Она прислушалась, но так и не услышала, как та ударилась о дно.

Насколько глубоко уходит эта дыра?

Сходив в туалет и закрепив найденную простынь вокруг груди, она вернулась в спальню, где ее ждал огонек, его маленькие ручки были согнуты, как будто он держал ладони на бедрах.

Кинсли улыбнулась, подходя к столу.

— Я ничего не делала.

Она села и оглядела беспорядок на столе. Взяв лист пергамента, покрытый руническими символами, она повернула его к огоньку.

— Что это вообще такое? Заклинание? Проклятие? Письмо его матери?

Огонек продолжал молчать.

— Верно. Как будто ты сказал бы мне, даже если бы я могла тебя понять.

Кинсли вздохнула и, поджав губы, уставилась на пергамент.

— Это важно?

Огонек ненадолго вспыхнул.

— Должно быть, нет, если это просто разбросано вот так, — она отбросила пергамент в сторону, наблюдая, как он падает на пол. За ним быстро последовали остальные разрозненные листы, пока она не наткнулась на чистый.

— Хм… — она взяла гусиное перо и осмотрела его, от слегка потрепанного края на одном конце до запачканного чернилами кончика на другом. Она никогда раньше не пользовалась пером.

После недолгих поисков обнаружилась маленькая стеклянная чернильница, которую она открыла. Кинсли постучала пером по подбородку и посмотрела на огонек.

— Что мне нарисовать?

Огонек подплыл ближе, пока не завис над столом. Он перевел взгляд с нее на бумагу.

— Мне тебя нарисовать? — спросила она.

Он просветлел и взволнованно зашептал, подпрыгивая в воздухе.

Кинсли усмехнулась, макая перо в чернильницу.

— Я так понимаю, тебе нравится эта идея. Ладно, давай посмотрим, что я могу сделать.

Наклонившись над столом, она поднесла перо к бумаге и принялась рисовать. Это было нелегко: она оставила несколько жирных пятен чернил, и ей пришлось несколько раз обмакивать перо, но вскоре она освоилась. Она нарисовала тело огонька, нарисовала его призрачный хвост, две маленькие ручки и круглую головку плавными, похожими на пламя штрихами. Тонкие линии, расходящиеся во все стороны, создавали сияние огонька.

Кинсли откинулась на спинку стула, вытирая перепачканные чернилами пальцы об простынь, и посмотрела на огонек.

— Что ты об этом думаешь?

Огонек подплыл ближе к пергаменту, опустив голову и молча изучая ее рисунок. С каждым мгновением он светился все ярче, выдавая свое восхищение. Вернувшись на уровень глаз Кинсли, маленькое существо изменило положение своего эфирного тела, имитируя позу, в которой оно было изображено.

Кинсли прищурилась от яркого света и рассмеялась.

— Ты действительно сияешь довольно ярко.

Она уже собиралась снова обмакнуть перо в чернила, как вдруг желудок судорожно сжался, издав протяжный громкий урчащий звук. Волна тошноты и головокружения захлестнула ее, заставив отложить перо и прижать руку к животу.