Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

— Ты упустила шанс, Хейвен. Игры больше нет.

— Ты не ответил на вопрос, Тутанхамон, — усмехается Арес. — Память начала подводить?

Кронос идёт по периметру стола, опустив голову, будто погружён в собственные мысли. Нас будто и нет. Я уверена, только Рея знает, что у него в голове. Но вдруг он поднимает лицо. И там — не тревога, а удовольствие. Даже веселье. И это пугает ещё сильнее.

Он подходит к двери и кладёт ладонь на ручку.

— Хейвен не может быть Персефоной. Она Артемида. Дополнение к Аполлону. Солнце и Луна. А не какая-то второстепенная богиня, получившая власть через брак.

Я уже раскрываю рот, чтобы возразить, но он опережает:

— Да и Персефона уже есть.

У меня замирает сердце. Я готова обрушить на него миллион вопросов, но дверь с шумом распахивается. Кронос делает шаг в сторону и протягивает руку, ладонью вверх. Её заполняет другая — белоснежная, с тонкими пальцами. В зал входит девушка, которую я вижу впервые.

У неё длинные чёрные волосы мягкими волнами спадают до талии. Лицо в лёгких веснушках, глаза — тёплого шоколадного оттенка, полный губы. Чёрное кожаное платье облегает её фигуру, подчёркивая грудь. Всё тело в татуировках — от рук и ног до ложбинки между грудями.

— Вот твоя Персефона, Хайдес. Она будет управлять игорным залом вместе с тобой, — объявляет Кронос.

Хайдес ошарашен. Настолько, что его губы складываются в «О», но ни звука не вырывается.

Я же готова выпалить тысячу фраз. Первая: «Нет». Вторая: «Хрен тебе».

Рука Хайдеса соскальзывает с моего бедра. Для меня это тревожный сигнал. Он встаёт. Его грудь вздымается всё быстрее. Лицо искажено шоком. Но это не шок отторжения. Это… радость?

— Ты, — говорит он, глядя на Персефону. — Ты.

— Ты что?! — взрываюсь я. Между Кроносом, Хайдесом и Персефоной проскальзывает какой-то тайный обмен взглядами. И я не понимаю, что сильнее — злость или любопытство. — Хайдес? Что происходит?

Кронос улыбается и чуть подталкивает Персефону вперёд, к Хайдесу, который уже отошёл от стола. Потом достаёт из внутреннего кармана две фотографии и поворачивает одну к нам.

Я щурюсь, вглядываясь. На фото двое детей в саду. Один — мальчик с чёрными, словно пятно туши, волосами и серыми глазами. Другая — девочка с чёрными волосами и веснушками.

— Персефона и Хайдес. Им было шесть. В приюте. Вместе, — поясняет Кронос.

Персефона улыбается ему робко.

— Помнишь меня, Кай?

Хайдес будто испытывает чудовищную боль. Он держится за затылок, челюсть до боли сжата. Тяжело выдыхает, качает головой.

— У меня мало воспоминаний из приюта. Но я помню одну девочку. Образ смутный, размытый… но есть. Помню, что мы не ладили.

Персефона смеётся. Звонко, обворожительно.

— Да, мы не выносили друг друга. Ты всё время говорил, что я ужасная заноза.

Что-то внутри меня ломается. Я проваливаюсь в бездну. Хоть бы пол действительно разверзся и поглотил меня. Ты говорил, что я — заноза.

Гермес тем временем пересаживается ближе ко мне. Кладёт руку на плечо, мягко, по-дружески. Его лоб хмурится: видно, он так же, как и я, ничего не понимает.

— Ты исчезла… — шепчет Хайдес, приближаясь к ней. — Помню, как в один день тебя просто не стало.

Кронос корчит фальшиво-сентиментальную гримасу.

— А знаешь, что говорила директор приюта? Что утром ты забирался на дерево и ждал её возвращения. — Он кивает на Персефону. — Вот она. Вернулась. Разве это не счастье?

Персефона сокращает дистанцию. Ласково обвивает шею Хайдеса руками и прижимается к нему. Я замираю, считая секунды. Глаза прикованы к его ладоням, неподвижным у её бёдер. Считаю до пятнадцати, пока они не отстраняются.

— А вторая фотография тогда что? — резко бросает Арес, не впечатлённый сценкой.

Я заглушаю все остальные звуки. Вижу только Хайдеса и Персефону. Двое, когда-то вместе в приюте. Персефона. И Хайдес. Он ждал её. Всегда ждал? Или перестал ждать?

— …Хейвен. — Моё имя отзывается эхом. Я не уверена, кто его произнёс.

Первое, что я вижу, — лицо Аполлона. Совсем рядом. Он пытается привлечь моё внимание. В его взгляде ужас. Как ушат ледяной воды. Сердце срывается в бешеный ритм. Ладони покрываются потом.

Кронос уже выложил фотографию. Она лежит на столе, прямо перед Аполлоном. И слишком близко ко мне.

Двое детей, снова. Сидят за игровым столиком. У одного длинные каштановые волосы и глаза цвета весенней листвы. А у второй… два разноцветных глаза и рыжие волосы. Это я.

— Это мы, Хейвен, — шепчет Аполлон. — В приюте. Нам было по пять лет.

— Вы были неразлучны, — рассказывает Кронос мечтательным тоном. — Воспитательницы говорили, что вы — дополнения друг к другу. Два разных способа мыслить, противоположные, но не способные существовать по отдельности. Два разных разума, которые вместе творили чудеса.

Меня мутит. Я благодарна себе за то, что не притронулась к еде. И точно не притронусь. Не могу даже смотреть на фотографию, что лежит передо мной. Просто не могу. Это значит не только то, что мы с Аполлоном знакомы всю жизнь, и что Кронос уже тогда решил сделать меня своей Артемидой… Это значит, что я — приёмная. Но это невозможно. Значит ли это, что мой отец не мой настоящий отец? Что Ньют — не родной брат? Или он тоже был там? Он всегда знал, что я ему не сестра?

Больше всего меня пугает то, что я ничего этого не помню. Совсем ничего. Ни малейшего воспоминания о приюте. Но ведь это такой опыт, который невозможно стереть из памяти. И я даже не могу обвинить Кроноса во лжи — фотография говорит сама за себя.

— Ты была удочерена, Хейвен. Ты должна была вернуться домой со мной, Реей и Аполлоном. А не с твоим отцом и Ньютом, — подытоживает Кронос, словно ему было мало того, что я уже увидела.

Эти слова привлекают внимание Хайдеса: он отрывает взгляд от Персефоны и поворачивается ко мне.

— Что?

Я не успеваю найти в нём опору. Потому что Персефона касается его руки, и Хайдес тут же поворачивается к ней. И если то, что я только что узнала, стало для меня ударом, то это — контрольный выстрел. Потому что то, как он на неё смотрит… Этот взгляд невыносим. От него мне кажется, что я лишняя.

Вдруг воздух становится тяжёлым, удушающим. Я с трудом вдыхаю. Осознаю, что встала, только когда приходится приложить усилие, чтобы распахнуть огромную дверь, через которую вошла. Через мгновение я уже бегу прочь.

Глава 8. НАСТОЯЩАЯ ПЕРСЕФОНА

«Филаутия» — это любовь к себе, которая в положительном смысле проявляется как самоуважение, а в отрицательном — как эгоизм или разрушительная любовь.

Я почти бегу по коридору, с греческими колоннами по бокам. Почти несусь, словно Кронос вот-вот настигнет меня и силком вернёт в столовую, чтобы снова пытать меня видом Хайдеса и Персефоны или фотографией меня и Аполлона в детстве.

Позади раздаётся голос, трижды зовущий меня по фамилии:

— Коэн, чёрт возьми!..

Я вылетаю из виллы прямо в парадный сад, где две недели назад впервые встретила Кроноса и Рею. Ночью он освещён множеством тёплых огоньков. Даже яблони видны отчётливо, каждая со своими разноцветными плодами.

— Хейвен, когда тебя зовут, можно хотя бы откликнуться и притормозить! — раздаётся за спиной сердитый и слегка запыхавшийся мужской голос.

Я игнорирую его. Ухожу к углу сада, туда, где фруктовые деревья растут особенно густо. Там, может быть, удастся оторваться от назойливого преследователя. Мне нужно побыть одной. Никто сейчас не сможет помочь. Даже Хайдес.

— И куда ты, мать твою, собралась? — ворчит за мной Арес, возобновив погоню.

Я уже почти у яблони с алыми плодами, когда чья-то рука резко хватает меня за запястье. Я дёргаюсь, стряхиваю хватку, но Арес снова цепляется за меня, словно ничего не произошло.

— Что тебе нужно?

— Для начала мне нравится, когда на меня смотрят, когда я говорю, — зло шепчет он. — Так что поверни своё симпатичное личико ко мне.