Игра титанов: Вознесение на Небеса (ЛП) - Райли Хейзел

— Нет.

— Я замёрзну до смерти.

— Тем лучше.

И наступает тишина. Четверть часа проходит в молчании. Арес включает на телефоне шоу про Кардашьян. Хватает ненадолго. Минут через тридцать глаза у него слипаются, он борется со сном и в итоге засыпает.

Оставив меня сидеть на спальном мешке рядом с двумя спящими и слушать, как Ким Кардашьян орёт на Хлою. Я дослушиваю ссору до конца, ошарашенный её глупостью.

— Конечно, права Ким, — бормочу и сам чувствую себя идиотом.

Тянусь за телефоном, блокирую экран, даже не закрыв приложение. Тратить время больше не хочу.

Арес спит с открытым ртом, сопит, из уголка губ тянется нитка слюны. Щекой он вдавился в землю, и стебель травы почти лезет в ноздрю. Его это явно не беспокоит.

Я придвигаюсь к Хейвен. Она дышит ровно, с чуть приоткрытым ртом. Убираю с её лица выбившуюся прядь и кончиками пальцев касаюсь виска. Мне хочется её поцеловать. До одури хочется. И в то же время — чтобы никогда не целовал. Чтобы никогда не встречал. Тогда бы она не оказалась здесь. Я испортил ей жизнь. А она сделала лучше мою.

— Ты не самая красивая часть меня, — шепчу, будто она может услышать. — Eísai to pio agnó kommáti mou. Ты — самая чистая часть. Нетронутая. Та, что достойна счастья и Рая. — Вздыхаю. — А я — самая тёмная часть тебя. Прости, Хейвен. Прости.

Я уже склоняюсь, чтобы поцеловать её в лоб, когда внезапный оглушительный вой раскалывает пространство. Сирена. Сирена лабиринта. Та самая, что завыла раньше, когда выпускали Минотавра. От её звука подскакивают и Хейвен, и Арес.

Мы вскакиваем. Я поднимаю Хейвен, она ещё сонная, но быстро приходит в себя.

— Что происходит? Что значит этот сигнал? — спрашивает, в её голосе и надежда, и страх.

Я смотрю на время. Четвёртый час. Ньют вошёл в лабиринт в полночь. Четыре часа — мало, чтобы уже выйти, но достаточно, чтобы не справиться.

В особняке зажигаются окна. Логично — сирена гремит без конца. Хейвен осторожно подходит к выходу лабиринта, и я борюсь с собой, чтобы не схватить её и не прижать к себе.

Гермес и Зевс появляются первыми, за ними остальные. Последними приходят Кронос и Рея. Оба в халатах, и сонное пробуждение на них никак не отразилось.

Глаза моего отца сияют зловещим светом. Я не понимаю, что у него в голове, когда он идёт к лабиринту. Но не к Хейвен: он даже не смотрит в её сторону. Останавливается у самой ограды и ждёт.

Мы ждём все. В полной тишине.

Сирена смолкает. Но в ушах она всё ещё звенит.

Внутри ничего не видно. Чёрная воронка, едва различимые очертания живой стены. Ни души. Я начинаю считать про себя, чтобы занять голову.

На сто тринадцатом шаге тишину прорывает звук шагов. Слишком тяжёлых, волочащихся. Тело Ньюта валится вперёд — дальше идти он уже не может. Хейвен бросается к нему и ловит его, падая под его весом.

Она укладывает его на землю, поднимает голову себе на колени.

Мы все сближаемся — и из любопытства, и из тревоги. Ньюта не узнать. Лицо в грязи, волосы взъерошены. Свитер изорван, местами в крови. Он дышит тяжело, но смертельных ран нет.

Страшнее всего — глаза. Пустые. Уставившиеся в никуда. Рот приоткрыт. Будто он в трансе.

— Ньют? — зовёт Хейвен. — Ньют?

Кронос хлопает в ладони. На лице — раздражение. Он явно задаётся вопросом, как, чёрт возьми, тот сумел выйти. И, хотя я рад, что Хейвен не потеряла брата, я думаю о том же. Это невозможно. В одиночку — точно. Даже если бы я сейчас вошёл внутрь, я не уверен, что смог бы выбраться.

Хейвен не думает ни о чём, кроме как прижимать Ньюта к себе и покрывать поцелуями: в затылок, в волосы, в лоб, в щеки. Не замечает, что он… потерян.

Я вижу момент, когда мой отец понимает. И от раздражения переходит к довольству. С ужасом понимаю: он надеялся, что Ньют не выйдет. Но доволен и так: потому что тот, кто лежит перед нами, уже не Ньют. Это просто тело, в котором живут только биологические функции.

— Почему ты не отвечаешь? — шепчет Хейвен. — Ньют? — Поднимает на меня глаза. — Мы должны его отнести. С ним что-то не так.

Кронос поднимает руку.

— Пусть наши врачи займутся им. Всего лишь устал.

Нет, это не усталость. Это почти смерть. Смотреть на него так тяжело, что я опускаю взгляд на пушистые тапки Афродиты.

— Мы выиграли, — выдыхает Хейвен, с новой силой. Улыбается Кроносу. — Мой брат вышел. Мы выиграли тринадцать миллионов. И я больше ничего не должна.

Рея глядит на неё с жалостью, скрестив руки. Кронос куда прямее. Усмехается.

— Артемида… — качает головой. — Что я сказал Ньюту этим утром? Что значение имеет только твоё слово, не его. И ты приняла соглашение.

Ужас проступает в глазах Хейвен.

— Нет… Нет… — шепчет, пятясь назад.

Сбывается то, чего я боялся.

— Ты согласилась. А потом твой брат вошёл в лабиринт, — продолжает Кронос. — Его поступок уже не считается. Вы проиграли. И куда больше, чем если бы ты согласилась сразу, Артемида.

Хейвен немеет. Все смотрят на неё. Мы, братья, знаем, какая она, но кузены и так поняли: она сейчас способна на всё. Её реакция непредсказуема.

— Какой расклад? — шепчет Гермес, не отрывая глаз от Хейвен. — Я слева, ты справа, Аполлон спереди, Афина сзади. Зевс и остальные — дальше, если кто-то упустит.

Я велю ему заткнуться. Но Хейвен нас удивляет. Она склоняется над братом, над его пустым лицом и ранами. Не орёт на Кроноса. Не бросается на него.

— Ньют. Ты тоже мой родной брат. Ты всегда был им и всегда будешь. Слышишь? Прошу тебя. Услышь меня.

Теперь никто не смотрит. Это слишком интимно. Я бы ушёл, если бы тело не отказывалось.

Я вглядываюсь в лабиринт. В то, что из него видно. И вижу то же, что в обрывках воспоминаний, от которых до сих пор трясёт. Я не могу отвести взгляд. Внутри себя я кричу, молю тело слушаться и увести меня прочь. Руки мокрые, ком в горле.

И тут внутри что-то двигается. Высокая, костлявая фигура. Короткие волосы. Два белых зрачка в темноте. Улыбка — и ряд идеально белых зубов. А потом — тень исчезает. Но остаётся её смешок.

В лабиринте был не только Минотавр.

Глава 13. СОННОЕ МАРЕВО

Согласно греческой мифологии, на острове у берегов Северной Африки жил народ лотофагов — тех, кто питался только цветами лотоса. Эти растения обладали наркотическим эффектом: вызывали амнезию и тихий сон. В «Одиссее» Гомер рассказывает, как трое людей оказались на этом острове и забыли дорогу к кораблю. Одиссей спас их, связав и унеся обратно, чтобы они не вернулись.

Грудная клетка Ньюта равномерно поднимается и опускается. Это единственное движение, доказывающее, что он ещё жив; во всём остальном он похож на мёртвого. Врач, который сейчас его осматривает, уже закрыл ему глаза.

— Как там звали того мужика? «Асклепий»? — ехидно тянет Арес.

— Заткнись, — одёргивает его Зевс своим вечным отцовским тоном.

Ньют подключён к аппаратам, тем самым больничным мониторам, что показывают все параметры организма. Доктор уже вколол ему два укола — не знаю, чего именно, — и меня вынудили выйти из палаты, чтобы не мешать.

Я сама не понимаю, что чувствую к Хайдесу, Гермесу и Аполлону. Никогда бы не подумала, что для Аполлона я настолько важна. Не знаю, смогла бы я сделать то же самое ради Хайдеса — обмануть или подставить одного из его братьев или сестёр. Знаю лишь одно: мне невыносимо смотреть Аполлону в лицо.

И всё же внутри звучит голосок, который твердит, что вина лежит и на мне. Если бы я никогда не приблизилась к Хайдесу и семье Лайвли, Ньюта не было бы здесь. Это он согласился приехать на Олимп. Это он говорил мне держаться подальше от них и не играть. А потом сам решил сыграть. Я хотела, чтобы он принял моё решение участвовать в Играх Богов, значит, и я должна была принять его выбор. Но как? Как принять то, что человек, с которым я выросла, захотел войти туда, где Хайдес получил тот самый шрам?