Убежище - Джейн Генри

— Значит, у тебя тут есть друг.

— Конечно. Разве у твоего отца нет?

Когда покидала дом, у него остались только враги. Я не отвечаю.

Дверь участка открывается, и выходит высокий, подтянутый мужчина лет тридцати с лишним. Он кивает Алексу. Алекс открывает багажник и достает огромную коробку.

— Ух ты, она появилась прямо из воздуха, что ли? — удивляюсь я.

— Александр умеет получать то, что хочет, когда ему нужно, — говорит Антон, и я не могу понять, это просто утверждение или предупреждение.

— Антон, познакомься с Харпер, — выпрямляется Алекс. — Моя жена. — Я не упускаю нотку гордости в его голосе, когда он произносит «моя жена».

Мое сердце немного тает.

Антон протягивает мне руку, но, поймав взгляд Алекса, убирает и просто машет. Ха.

— А теперь давайте начнем, у нас все расписано.

— Солнце еще не взошло, а у тебя уже все расписано, — качает головой Антон. — Ладно, начнем, кресло должно стоять ровно.

Они оба потеют и тяжело дышат, пока закрепляют кресло. Оно явно не из простых. Наконец, Антон показывает на маленький пузырек у основания кресла, который выглядит как мини-уровень: — Когда он по центру, значит, все правильно.

Они по-братски стучат кулаками, и мы отправляемся в путь.

Я бы никогда не сказала ему, но то, что он поставил автокресло, невероятно мило.

Его телефон на приборной панели показывает маршрут, который я продиктовала. Мы всего в пятнадцати минутах от цели. Это совсем не похоже на прежние разы. Я была здесь раньше, но всегда тайком, никогда с намерением забрать Айви с собой — и уж тем более не с опасным мужчиной рядом. Некоторые из его людей, возможно, могли бы выглядеть как обычные граждане, если бы постарались. Но когда Алекс наклоняется, чтобы слегка приоткрыть окно, под его футболкой виднеется очертание пистолета. В нем нет ничего обычного.

— Я все еще чувствую вину за то, что мы забираем ее. Для них это будет ударом.

Алекс поднимает брови.

— Это правильно.

— Да, я понимаю. — Какая-то часть меня радуется, что не придется снова покидать ее. — Но я… они были с ней с самого рождения.

— Она твоя дочь. Это риск, на который идет приемная семья. Обычно цель — вернуть ребенка биологической матери, разве нет?

— Не знаю, как обычно, но... в общем, да. Это то, на что они подписываются, я думаю.

Он сжимает мою руку: — Так и есть.

Но дело в другом. Во мне столько страхов. И хотя я уже говорила с ним о том, что значит быть матерью, и это помогло, беспокойство все равно остается.

— Что мне делать, если она не заснет посреди ночи?

— Думаю, ты бы… ну, наверное, могла бы покачать ее. Дать ей молока. Успокоить, пока она не уснет.

Киваю. Хорошо, я могу это сделать.

— А что, если это не сработает?

Он чешет нос.

— Хм. Ну, наверное, няня будет знать, что делать в таких случаях.

Ах да, верно.

Кажется, я нахожусь в положении, которого никогда не ожидала. Замужем за опасным мужчиной, и которого еще почти не знаю. Собираюсь быть с ним родителем. Чувствую вину за то, что забираю Айви у единственных людей, которые ее любили.

Но любовь — это всегда сложно и запутанно. Защита бывает разной. И я понимаю, что впереди меня ждут трудные решения, но самое сложное — признать, что у меня никогда не было безопасного места, куда можно было бы пойти.

Именно это я хочу дать своему ребенку?

Почему же мысль о безопасности пугает до чертиков?

— Ты снова делаешь это.

— Что именно? — Он не должен замечать мои привычки. Это нечестно.

— То, как ты прикусываешь губу, когда застреваешь в своих мыслях. Ты о чем-то думаешь, и, вероятно не скажешь о чем.

Я пожимаю плечами. Думаю, нет смысла что-то скрывать.

— Просто странно думать, что у меня и ребенка будет безопасное место, понимаешь?

Он качает головой: — Нет. Не понимаю. Что это вообще значит?

Я выдыхаю нервный смешок.

— Это просто так непривычно для меня, и не могу понять, почему меня это пугает.

Я не жду, что он ответит. Сама-то толком не понимаю. Но его ответ все-таки удивляет меня.

— Перед тем, как мы доедем, сделаю небольшой крюк. Мы уже близко, но сначала хочу показать тебе кое-что.

Мое сердце бьется быстрее. Ладони вспотели. Я так нервничаю перед встречей с приемной семьей, что начинает тошнить, так что рада небольшой передышке.

Сначала перемены вокруг нас едва заметны. Мы покидаем яркие, оживленные улицы города. Гладкий асфальт под колесами сменяется неровной дорогой с выбоинами и мусором. Знаки метро покрыты граффити, яркие витрины магазинов становятся редкими. Заколоченные окна и обшарпанные стены вызывают у меня тревогу.

— Мы все еще в Бухте? — спрашиваю шепотом.

Челюсть Алекса напрягается: — Рядом.

Я облегченно вздыхаю, радуясь, что он и его братья не владеют этой территорией.

Воздух здесь кажется тяжелым, словно оставленные мечты и разбитые обещания повисли в нем. Здания выглядят усталыми, обветшавшими, как будто их плечи согнулись под тяжестью того, что они несут.

Здесь нет ни пышной зелени, ни красивых деревьев вдоль улиц. Только старый металл и голые стволы, не говоря уже о сорняках, пробивающихся сквозь трещины в асфальте. Хуже всего — звуки машин и болтовни сменились на нечто совсем иное.

Собака лает, раздается мужской крик, затем жалобный визг животного. Я вздрагиваю, даже не видя, что произошло.

— Зачем ты привез меня сюда?

Я дрожу и отвожу взгляд, чувствуя грусть от вида бездомных, съежившихся в дверных проемах, и мусора, разбросанного повсюду. Если дома и окружающие здания так запущены, что можно сказать о тех, кто живет здесь?

— Алекс, — шепчу, когда он останавливает машину. Это место, куда такие, как мы, приезжают за проститутками или травкой, и не более того.

— До того как меня усыновил отец, я жил вон в том доме, — он указывает на кирпичный дом со ступеньками, когда-то окрашенными, но сейчас потускневшими. — Мы приехали из России и жили здесь всего год или два.

Разбитое окно заклеено остатками пожелтевшей газеты. С крыльца на нас смотрит хилая кошка.

— Мне жаль. — Может, у меня и не хорошая семья, но я не росла... в такой обстановке.

— Не стоит. Я привез тебя сюда не