Брат моего парня (СИ) - Вашингтон Виктория Washincton

Его голос стал ниже, плотнее, тягуче-холодным.

— Рэн. Если ты попробуешь уехать — тебя остановят не я и не мои родители. Тебя остановит система. И тогда всё станет лишь хуже.

У меня похолодели кисти рук. Сердце ударило неровно.

Но он не дал мне подумать, не дал отдышаться.

— И ещё кое-что. — Он сдвинул челюсть, будто собираясь произнести особенно неприятную правду. — Не пытайся связаться с Коулом.

Мне будто вырвали воздух из лёгких.

— Кай… — сорвалось хрипло. — Пожалуйста… скажи, что он хотя бы знает, что..

— Он знает, — перебил Кай спокойно. — И сказал, что не хочет иметь с такой, как ты, ничего общего.

Эти слова ударили так резко, что ноги подкосились. Я вцепилась пальцами в край матраса, чтобы не упасть.

Кай наблюдал. Не с удовольствием. Не с жалостью. С той самой ледяной пустотой, которой он стал за этот вечер.

— Ты ему не нужна, Рэн. — Его голос стал тихим, почти интимным в своей жестокости. — Даже если бы ты была невиновна — он не стал бы рисковать собой ради твоего прошлого. А сейчас… Скандал, расследование, связи… Он не собирается связываться с девчонкой из разрушенной семьи, которая принесла ему одни проблемы.

Он отпустил ручку двери.

— Не унижайся, — сказал он в последний раз. — Не звони ему.

И вышел.

Когда дверь за Каем закрылась, в комнате воцарилась такая тишина, что я услышала собственное дыхание — неровное, будто разорванное на части. Тишина не была спокойной. Она была плотной, вязкой, тяжёлой, как мокрая ткань, которой накрыли голову, лишая воздуха.

Я сидела неподвижно и ощущала, как внутри меня разрастается пустота — медленно, как ледяная трещина, проходящая по стеклу. Не боль сразу. Нет. Больно становится чуть позже. Сначала — оцепенение. Как будто разум вылетел из тела, оставив в нём только тупую вибрацию шока.

Я попыталась вдохнуть глубже, но воздух будто застревал по дороге, словно грудная клетка сузилась вдвое.

Только что мне сказали, что моя жизнь — её прошлое, её семья, её отношения, её чувства — всё это было частью чужой игры. С самого начала. С момента, когда я даже не подозревала, что кто-то смотрит на меня иначе, чем обычная девочка из бедного дома.

Я провела дрожащей рукой по лицу, как будто могла стереть то, что услышала.

«Наша семья разрушила твою». «Коул знал». «Он наблюдал за вами». «Ты была беззащитной». «И всё, что осталось — воспользоваться этим». «Коул не хочет иметь с такой, как ты, ничего общего».

Эти фразы не отдавались эхом — нет. Они просто стекали внутрь, как вода в трещины льда, и замерзали там. Одна за другой.

Я наклонилась вперёд, упёршись локтями в колени, и закрыла лицо ладонями — не для того, чтобы спрятаться, а потому что держать голову прямо стало тяжело, почти физически невозможно. Словно шея не выдерживала веса мыслей.

Перед глазами проплывали обрывки прошлого — те самые, которые я всегда считала чем-то бытовым, случайным, необъяснимым.

Вот мама закрывает лицо руками, впервые узнав про Кая. Вот отец молчит так долго, что я начинаю нервничать. Вот их взгляды — полные страха, злости, разочарования, но я тогда не понимала, что это не про меня. Точнее… не только про меня.

Я помню, как тогда моя жизнь с ними стала невыносимой. Они будто возненавидели меня. Начали выгонять из дома. Как у нас в доме воцарилась тишина — такая же, как сейчас. Холодная. Очень похожая.

И вот теперь… Теперь я впервые увидела картину целиком.

Они знали. Обо всём. О той семье. О своей утрате. О том, кто в этом участвовал. И когда я привела в дом имя «Кай» — они увидели в этом не любовь, не отношения, не попытку счастья…

Они увидели возвращение прошлого.

Мне стало стыдно. Стыдно так сильно, что захотелось провалиться сквозь пол. Не потому, что я совершила что-то неправильное. А потому что я даже не догадывалась о боли, которую несла в себе моя собственная фамилия.

Я обняла себя за плечи — жест детский, отчаянный, инстинктивный — будто могла удержать распад внутри. Но распад уже шёл. Медленно, глубоко, без остановки.

Кай сказал, что я не успею сбежать. Но я и не могла. Куда? От кого? От себя?

Я подняла взгляд на телефон — чёрный, неподвижный, холодный. Его экран отражал моё лицо — бледное, с красными глазами. И в этом отражении было что-то чужое. Будто я смотрела на другого человека, который только что лишился опоры под ногами.

Я попыталась представить Коула. Его плечи. Его взгляд в беседке. Его руки на моей талии. Его голос — низкий, сдержанный. И это воспоминание было настолько тёплым, что разрезало сильнее всего.

Если бы он хотел быть рядом… он бы был. Если бы хотя бы часть того, что было между нами, была правдой… он бы ответил. Он бы нашёл способ. Он бы нашёл меня.

А он — не нашёл.

На секунду я даже не поняла, когда слёзы начали течь. Они просто оказались на руках.

Я легла на бок, подтянула ноги к груди, и позволила себе заплакать так, как не позволяла давно — долго, тихо, с захлёбывающимся дыханием, как плачут не от обиды, а от потери себя.

И с каждым вдохом я всё сильнее чувствовала пустоту.

Я проснулась так, словно не спала вовсе: тело было тяжёлым.

Телефон сначала просто лежал в руке — холодный, чужой, неподвижный. А потом экран вспыхнул уведомлением новостей, и всё внутри меня болезненно дёрнулось. Я даже не успела подумать, нужно ли мне это видеть. Я уже открывала интервью механическим движением, будто тело знало, что выбора нет.

На экране был тот самый кабинет, где обычно проходят официальные заявления: строгие стены, тяжёлые кресла, слишком выверенные взгляды. Томсены. Родители Кая и Коула. Все вместе.

Тишина в комнате стала плотнее, когда раздался голос главы семейства Эшфорд — спокойный, ровный, уверенный, словно он читал заранее выученный текст.

— Мы хотим дать официальное опровержение недавним публикациям. Вся информация, которую распространяют СМИ, ложна…

Я не была готова к облегчению, которое накрыло грудь. Оно пришло как хрупкий луч, едва уловимый, но всё же настоящий. Я вцепилась в телефон сильнее, будто пыталась удержать это тепло, не дать ему раствориться.

Томсен старший аккуратно сложил руки перед собой — уверенный жест человека, не привыкшего оправдываться.

— Авария с участием нашего водителя — трагическая случайность. Никаких третьих лиц, никаких вмешательств, никаких угроз нашей семье не было.

Эти слова падали медленно, тяжело, словно накрывали меня мягким, но плотным покрывалом. Оправдали. Хотя они даже не упомянули меня по имени — всё же оправдали. По крайней мере… пока.

Мать Кая наклонилась вперёд, её голос прозвучал чуть теплее, но не менее уверенно:

— Наша семья не понесла ущерба, не получала угроз и не сталкивалась с попытками давления. Любые намёки на подрыв нашего клана — вымысел.

Я чувствовала, как внизу живота что-то расплавляется. Страх уходил. Не полностью — это было бы слишком просто — но отступал, как вода, откачиваемая из затопленной комнаты. Я вдохнула глубже и впервые за день ощутила хоть мельчайшее подобие воздуха.

Но затем Эшфорд старший сделал едва заметную паузу. Она была короткой, но ощутимой. Такой, которая предупреждает — сейчас будет что-то важное.

— И чтобы прекратить любую дальнейшую спекуляцию, — сказал он, чуть приподняв руки, — мы хотим поделиться новостью, которую долгое время держали в узком кругу. Наши семьи готовятся к объединению кланов.

Слова не насторожили. Сначала.

Я смотрела на экран, не отрываясь, не понимая, куда именно всё это движется.

И только когда мать Кая улыбнулась — так уверенно, так светло, будто говорила о самом счастливом событии своей жизни — во мне мелькнул предчувствующий холод.

— Мы рады подтвердить, что в ближайшее время состоится помолвка наших детей. Это союз, который мы все давно ждали.

И затем прозвучало:

— Коула Эшфорда и Лиз Томсен.

Мир не рухнул. Рухнула я.