Блэкторн (ЛП) - Джессинжер Джей Ти

Его внимание приковано к моим губам, он говорит: — Когда мы впервые разговаривали после твоего возвращения домой, ты сказала, что ненавидишь меня. Это все еще правда?

Я делаю глубокий вдох и, помедлив, качаю головой.

— Произнеси это вслух. Я хочу услышать, как ты это говоришь.

Что-то в его мрачном, напряженном голосе заставляет меня дрожать. Не от страха, а от неловкости. Я шепчу: — Это неправда. Я тебя не ненавижу. Я бы хотела, но не ненавижу. И никогда не ненавидела.

Грудь Ронана расширяется на вдохе. Его челюсть напрягается, а губы сжимаются. Во взгляде снова появляется сдержанность, как будто он огромным усилием воли держит себя в руках. И то лишь с трудом.

Я облизываю губы и набираюсь смелости.

— Ты знал, что я работаю в музее, когда обратился с просьбой предоставить доступ к нашей коллекции чешуекрылых?

Он отвечает мгновенно.

— Нет. Я не занимаюсь такими вещами. Эту работу выполняют специальные команды, которые находятся гораздо ниже меня по служебной лестнице. Если бы я знал, где ты, я бы пришел к тебе.

Ронан опускает руку и обхватывает мое горло. Я напрягаюсь, прекрасно понимая, что он может легко причинить мне вред, если захочет. Но я не пытаюсь вырваться. По какой-то необъяснимой причине это легкое давление на мое горло возбуждает меня.

Он каким-то образом чувствует это и сжимает меня крепче, прижимая к себе. И опустив голову, хриплым голосом шепчет мне на ухо: — Если бы я знал, где ты, детка, никакие демоны ада не смогли бы меня остановить.

Его голос звучит искренне. Или это снова мое воображение играет со мной злую шутку?

Ронан поднимает голову и бросает на меня вызывающий взгляд, склонив голову набок. Наши лица находятся в нескольких сантиметрах друг от друга.

— Твоя очередь. И я полагаю, ты знаешь вопрос.

Его большой палец прижат к моей сонной артерии, так что он наверняка чувствует, как бешено она пульсирует. Я сглатываю, мое тело трепещет от его прикосновений, а по венам словно бежит дикая лесная кровь.

Это происходит каждый раз, когда Ронан прикасается ко мне. Мое тело реагирует независимо от моей воли. Я не понимаю этого, и это меня пугает, особенно потому, что, кажется, становится только хуже.

Я чувствую себя чужой самой себе. Мне кажется, будто я поглотила саму себя, как Уроборос14, пожирающий собственный хвост и обрекающий себя на гибель, чтобы возродиться и повторить все сначала.

Мы с Ронаном можем вечно кружиться в этом замкнутом круге, в бесконечной борьбе, в которой мы толкаем и тянем друг друга, в бесконечном цикле толчков и парирований, финтов и выпадов, если только один из нас не решит перестать танцевать, как фехтовальщики на дуэли, которыми мы всегда были, и не разорвет этот круг.

Но мне нужно защитить кое-что ценное, и я скорее отдам свою жизнь, чем рискну ее.

Мой голос звучит хрипло от волнения.

— Беа – это все самое лучшее во мне, лучшее, что я когда-либо делала или сделаю, и я никогда ее не отдам. Никогда. Я буду защищать ее до последнего вздоха и убью любого, кто попытается ее забрать. Я говорю это, чтобы не было недопонимания. Если ты собираешься ее отнять, даже Бог не сможет уберечь тебя от меня.

Ронан медленно кивает, не сводя с меня взгляда, затем наклоняется и нежно целует меня в губы.

Даже от этого легкого прикосновения меня бросает в дрожь.

— Я даю тебе три дня. Покинь Солстис до заката третьего дня, и я отпущу вас обоих. Даю слово, что не буду пытаться тебя остановить и не последую за тобой. Это будет конец.

Он впивается в меня взглядом. Его голос понижается до рычания.

— Но если ты все еще будешь здесь, я посчитаю это твоим молчаливым согласием на то, что ты моя, и я никогда тебя не отпущу. Даже если ты будешь умолять меня об этом. А ты будешь умолять, Мэйвен. Как только ты все узнаешь, ты начнешь молить меня отпустить тебя. Но будет слишком поздно. Как только я заявлю на тебя права, ты навсегда станешь моей.

Его взгляд становится темным и бездонным, когда он повторяет мои слова.

— Даже Бог не сможет уберечь тебя от меня.

Ронан снова целует меня, на этот раз страстно, оставляя на моих губах следы, затем резко отстраняется и, не оглядываясь, проходит мимо меня к лестнице.

Потрясенная, я стою в одиночестве посреди подвала, прислушиваясь к затихающему эху его шагов и оглядывая пустое пространство и странные средневековые клетки, пока что-то не привлекает мое внимание. Нахмурившись, я подхожу к ограждению в дальнем конце комнаты.

Высоко в каменной стене находится какой-то предмет.

Длинный, изогнутый и черный, он застрял в щели между двумя грубо отесанными каменными блоками на высоте около двух с половиной метров от пола. Свет отражается от его глянцевой поверхности, и этот отблеск привлек мое внимание.

Я взбираюсь по железным прутьям, пока не добираюсь до нужной вещи, затем просовываю руку, хватаю ее и пытаюсь вытащить из стены. Она глубоко засела, но после нескольких сильных рывков наконец поддается.

Я опускаюсь на пол и смотрю на предмет, который держу в руках.

Он больше моей ладони, легко достигает двадцати сантиметров в длину, изогнут, как полумесяц, и сужается от толстого основания к невероятно острому концу, предназначенному для прокалывания плоти. Его полированная поверхность цвета черного дерева не испорчена никакими отметинами или изъянами. Он гладкий и совершенный, тяжелый и холодный, как кусок обсидиана в моей ладони.

Это коготь.

От осознания этого мои волосы встают дыбом, я оглядываюсь на другие клетки и думаю, что, возможно, они предназначены не для людей или собак, а для чего-то гораздо более чудовищного.

Выходя из церкви, я замечаю то, чего не увидела, когда входила. Четыре следа от узких шин в пыли на полу ведут к подвалу и от него.

Их оставила инвалидная коляска.

Когда я возвращаюсь домой, на моем лице застыла натянутая улыбка, которая, скорее всего, не выдержит никакой критики.

К счастью, дома только Кью, который рубит дрова за пределами оранжереи. Он не замечает, как я захожу, поэтому я сразу поднимаюсь наверх, чтобы проверить Беа. Она все еще крепко спит.

Я вздыхаю с облегчением, затем запираюсь в своей спальне и ищу в интернете изображения, которые могли бы соответствовать тому, что я нашла в клетке в подвале церкви.

Волкодавы сразу отбрасываются, так как их когти и близко не такие большие. И даже если бы у собаки, от которой они произошли, были усилены какие-то собачьи гормоны, форма когтя была бы совершенно другой.

По размеру с ним могут сравниться только когти медведей гризли, но их форма тоже отличается: они более вытянутые, чем похожие на косу.

Я сижу, вертя коготь в руках, и вспоминаю свой странный разговор с Ронаном.

Он сказал правду о том, что не знал о моей работе в музее. В этом я почти уверена. Но он все еще окружен слоями обмана. И эти слои настолько глубокие, что я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу добраться до дна.

Зачем ему было делать все, чтобы сблизиться со мной, а потом резко развернуться и сказать, что мне следует держаться от него подальше, а затем снова ударить по мне, пригрозив, что у меня есть несколько дней, чтобы уехать из города, иначе я буду принадлежать ему вечно?

То, как Ронан это произнес, звучало так, будто принадлежность ему – это тюремный срок.

Или смертный приговор.

Погруженная в раздумья, я иду в ванную комнату, чтобы принять душ и привести мысли в порядок. Раздеваясь, я обнаруживаю, что мой пистолет пропал.

Либо я уронила его в подвале церкви, когда скатился по лестнице, либо его забрал Ронан, пока я была без сознания.

И кажется, я знаю, какой вариант правильный.

Быстрый взгляд в зеркало показывает, что на лице нет синяков, хотя оба запястья болят, а шея ноет. Включив горячую воду, я встаю под струи и закрываю глаза, позволяя воде стекать по коже и расслаблять мышцы. Когда я расслабляюсь, перед моими глазами возникает темное пятно.