Кровь песков (ЛП) - Грейсон С. К.

— Пустыня нынче сурова, — сказала она.

— Для изгнанницы пустыня всегда сурова, — поморщилась я.

Она пропустила ответ мимо ушей; подняла с земли тарелку — на ней лепёшка и маленький комочек сыра, кажется, козьего. Я едва не заплакала. Каким бы скудным ни счёл клан такой паёк, я слишком долго жила на вяленом мясе и финиках, без единой пряности.

Женщина поглядела то на меня, то на еду; я ёрзнула нетерпеливо — будто еда могла исчезнуть.

— Либо корми меня, либо развяжи, — сказала я.

Она подумала миг, положила сыр на лепёшку и поднесла ко рту. Я не стала тратить время — клюнула вперёд и едва не подавилась, стараясь урвать побольше.

— У кланов редко бывают пленники, — заметила она, и смысл был понятен. С врагами и преступниками здесь разбираются быстро — смертью или изгнанием. Я знала это лучше многих.

Это объясняло и склад вместо тюремной палатки.

Мне было всё равно — я была занята едой, ловя следующий кусок.

— Я — Идзуми, — сказала она, явно пытаясь поддержать односторонний разговор, пока я жевала. Я прищурилась: зачем пленнице представляться?

Она пожала плечами. Остаток пищи мы молча добили. Потом она поднялась, взяла тарелку и повернулась к выходу.

Хотя я только что спала, сонливость снова накатила. Самый полный желудок за долгое время и полное отсутствие дел потяжелили конечности. Я осела в песок. Уже откинув полог, Идзуми замерла.

— Новолуние — через три дня, — сказала она, не глядя.

Не знаю, хотела ли она доброго — предупредить о дате смерти, — но во мне не дрогнуло. Три дня или десять — не важно. Мои вдохи сочтены.

Я закрыла глаза и уснула, не услышав, как она вышла.

Следующие два дня прошли так же: Идзуми приносила воду и еду дважды в день, остальное время я спала. Я не думала, что способна спать столько — и всё-таки засыпала снова и снова. На второй день я выговорила себе: пора бы продумать побег. Но что-то во мне просило терпения. Наказалась странная готовность — как у каракала перед прыжком. Я была согласна ждать.

На третий день — утро, за которым наступит ночь новолуния, — распорядок нарушился. Идзуми вошла раньше обычного, без воды и еды.

— Клану сегодня нужен этот шатёр, придётся посидеть снаружи, — сказала она вместо объяснений.

Она подняла меня; ноги сводило от бездействия, но в них было больше силы, чем в первый день. Ожидание пошло на пользу. Держа за верёвку на моих запястьях, Идзуми вывела меня наружу. Я зажмурилась от света, вглядываясь — понять, где мы.

По редким шатрам рядом судила: край стана — как и положено для склада. Центр — для жилищ видных всадников и семей, кругами вокруг общих очагов и мест, где работают и собираются, где бегают дети и дремлют охотничьи псы.

Идзуми привела меня к самому краю, усадила и привязала мои руки к вбитому в песок колышку.

— Отсюда я присмотрю. Не вздумай бежать, — и ушла быстрым шагом.

Я провела её взглядом — и заметила другое движение. Для пустынной окраины тут было на удивление оживлённо. Всадники стекались, лошади гружены тюками и шатрами, будто они возвращались из дороги, хотя этот стан стоял тут уже не первый день.

Будто клан разделился — и теперь часть вновь сходилась с целым. Я смотрела с любопытством и, в основном, любовалась лошадьми прибывающих. Похоже, потому меня и выгнали из склада — надлежало свести запасы пришедших с общими.

Мне не было в тягость — полезно отвлечься от монотонного ожидания собственной смерти. Я встречала свой час с притуплённым смирением, но порой инстинкт — выжить любой ценой — вскакивал снова. Отчаянная жажда побега душила, пока я не напоминала себе: не к кому возвращаться — ни семьи, ни лошади. Смерть — отдых от бесконечного одиночества.

Сегодня меня спасло от этой качели зрелище людей. Я всё смотрела на лошадей, когда в открытом пространстве за станом зашевелилось людское русло. Я повернула голову — и увидела оружие. У каждого — сабля. Всадники клана.

Их было много — несколько сотен, на глаз. Я никогда не видела у клана такой силы. Говорили, в Великом городе Келвадане — почти тысяча всадников, грознейшая армия в Пустыне Баллан. Быть всадником Келвадана — значит быть одним из лучших воинов пустыни — и, говорят, мира. В детстве я мечтала быть в их рядах — сейчас мечта казалась ещё слаще и ещё недосягаемее.

Эти — были настоящие, без приукрашенной славы моих детских грёз о Келвадане. По моему взгляду они выстроились длинными линиями, разбившись на пары. Впереди, будто вести, вышла фигура — и в животе перевернулось.

Даже издалека я узнала мужчину в маске. Невзрачные серые наплечные накидки и мантия выделяли его так же, как широкие плечи и то сдержанное, но явное — в том, как он держится. Я нашла его взглядом мгновенно — как сокол на цель. Может, потому, что он принёс перемену в пустынную однообразность моей жизни. Он отпечатался в сознании.

Он вынул из-за спины саблю — носил её не на бедре, — и принял стойку. Линии всадников повторили, но на них я не смотрела.

Пока он вёл их через связки ударов и парирований, мои глаза следили только за его движением. Даже демонстрируя медленно, он был как свитая пружина — змея, ждущая верного мига. Эта собранная сила говорила об опасности — и была завораживающе красива.

Как пустыня: дарит красоту — и смерть.

Не знаю, сколько я так просидела — зачарованная, слепая ко всему прочему. Когда тренировка кончилась, солнце уже перешагнуло зенит, и вечер приближался. Скоро ночь. Новолуние.

Мой последний день на побег — а я провела его, оцепенело любуясь тем, кто притащил меня на жертву. Я сжала зубы: профукала лучший момент. Но странная неподвижная готовность всё ещё жила во мне.

Я огляделась, прикидывая, можно ли ещё воспользоваться тем, что я не в шатре, — и тут одна из фигур отделилась от группы и двинулась в стан. Ко мне подошла всадница. Я узнала Идзуми.

Пот склеил её тёмно-каштановые волосы до почти чёрного; она тяжело дышала, но привычно. Одним рывком она подняла меня, развязав от колышка.

— Новый клан уже должен освободить склад, — сказала она, ведя меня обратно в мою временную клетку. Там и оставила — и умчалась. За дни у клана Катал она не была со мной жестока — назвалась, кормила с рук, хотя, кажется, никто бы и не осудил её за равнодушие. Но сейчас она не взглянула.

Может, я придумала — она просто устала. А может, ей было стыдно, что её клан отдаст мою жизнь пустыне этой ночью.

До темноты оставалось несколько часов, и я могла бы бежать. Но, рухнув на пол, я услышала, как тело просит отдыха. Я позволила тьме накрыть — решив, что это лучше, чем в последний час думать, почему меня так зачаровал мужчина в маске и его сабля.

Грубые руки подхватили меня, выдёргивая из спасительного забытья. Не дожидаясь, пока я толком очнусь, меня рванули из шатра. Солнце больше не палило — значит, уже стемнело.

Воздух тянул дымом, пляшущие отсветы жаровен мерцали в проходах между шатрами. Всадники по обе стороны почти не глядели на меня, волоча через лабиринт полотнищ к широкому открытому кругу — наверняка центр стана. Завидев толпу на площадке, я дёрнулась — и сразу стихла. Хоть дни сна и тени немного вернули мне силы, внутри шевельнулось другое: потерпи ещё чуть-чуть. Миг, чтобы ускользнуть, придёт, если выждать.

Но слишком тянуть нельзя — времени у меня мало. Толпа гудела — возбуждённо, празднично, — а меня подвели к вбитому в песок деревянному колу, торчавшему к небу, как обвиняющий палец. Меня прижали к столбу спиной; один воин принялся туго приматывать к колу мои лодыжки, другой развязал запястья, которые были связанны спереди. Свобода рук ударила, как вливание — это может быть шанс. Но мысль о бегстве разбилась о туго перетянутые щиколотки и о людскую стену, перекрывающую выход из круга.

Не успела додумать, как страж отогнул мне руки за спину и пристегнул к столбу. Потом оба растворились в толпе, оставив меня ждать.

Я лихорадочно огляделась; людей стало ещё больше, чем днём на окраине. После лет без единого человеческого голоса — кроме моего, когда я разговаривала сама с собой, — меня тянуло слушать. Волна разговора накатила ледяным бальзамом: и слишком, и успокаивающе. В общем гуле звучало предвкушение моей смерти, но под шумом жила другая нота — острее и темнее. Я знала её слишком хорошо. Отчаяние.