Без ума от истребителя (ЛП) - Хейзелвуд Эли

Вот что ещё мне известно: Гильдии Хельсинга трудно набирать новичков, потому что бессмертие перестало быть привилегией, особенно если платой за него является вечная охота на существ, которые с радостью запихнут твою левую ступню тебе в зад, а потом оторвут голову.

Я стараюсь об этом особо не думать: что истребители, так же, как и вампиры, когда-то были людьми. Нам обоим пришлось приспосабливаться к новой сущности, к идее вечности, а это нелегко. Возможно, представление Лазло о самом себе связано с тем, каким он был до превращения, и его крошечный мозг всё ещё не обрабатывал эту информацию. Но прозрение нагрянет в любой момент, и когда это случится, он должен будет уйти. Он может остаться на ночь, ладно, но завтра я его выгоню и…

— Этель? — спрашивает он, словно пытался привлечь моё внимание уже какое-то время.

— Извини, что ты сказал?

— Можно я приму душ?

Можно ли? Кто знает, какие татуировки скрываются под его одеждой. Вдруг на внутренней стороне бедра у него зарубки с количеством убитых вампиров? Или на груди тату, реалистично изображающее, как он выставляет на солнце кого-то, пугающе похожего на меня?

Придётся рискнуть.

— Конечно. Полотенца в ванной. — Он двигается в указанном направлении, и размах его плеч наводит меня на мысль. — Есть хочешь?

Он останавливается. Кивает.

Твою ж. — Отлично. Просто замечательно.

— Что замечательного в том, что я голоден?

— Только то, что я тоже голодна. Ужасно голодна. Я быстро сбегаю в магазин и куплю что-нибудь. — Я вылетаю за дверь, как ошпаренная, и бегу в Duane Reade внизу.

Само собой, я не голодна. Вампиры не едят. Наше тело отторгает любую пищу в очень зрелищной манере, достойной классического хоррора. Так происходит с любой едой и напитками, кроме человеческой крови — неважно, насколько они похожи. Я как-то попробовала кровь бонобо (прим. карликовый шимпанзе), и следующие полгода меня периодически рвало. У нашего вида наблюдается чёткий «синдром деликатного желудка»6, и я благодарна двадцать первому веку за окончательный диагноз.

А ведь когда-то, ещё в монастыре, я умела готовить. Очень неплохо, если верить сестре Витбург, хотя аббатиса постоянно находила, к чему придраться и публично критиковать мои блюда. «Пересолив, ты не станешь ближе к Богу, сестра Этельтрита. Если ты стараешься скрыть грехи за ароматом розмарина, тебе это почти удалось». Увы, мои последние обязанности на кухне и в кладовой были столько веков назад, что я даже не уверена, помню ли, как вскипятить воду.

И это проблема, поскольку всё, что я могу придумать, это купить несколько пачек макарон с сыром. Я добавляю в корзину чистую футболку и спортивные штаны — самые большие из доступных, но они всё равно, вероятно, не налезут на Лазло. После чего мчусь обратно в квартиру и захожу туда ровно в тот момент, когда он выходит из ванной.

Совершенно голый.

Глава 6

Наверное, полотенце всё же обёрнуто вокруг его бёдер.

Но духовно, культурно и метафизически он голый. И да, он покрыт татуировками с ног до головы, но, кажется, они не столько повествуют о зверствах Влада Цепеша, сколько служат увековечиванию… его детства? Семьи? В основном, это та же старая венгерская вязь, что на шее и руках, но я также разглядела цветы, растущие только в Восточной Европе, замок и фамильный герб. А на груди, прямо над сердцем, набита узорчатая венецианская маска. До боли знакомая, но я не могу понять, откуда.

— Почему ты не дышишь? — спрашивает он, потому что я была слишком неподвижна. Вампирам требуется воздух, но из-за замедленного метаболизма намного меньше, чем людям. Я могла бы вдохнуть сегодня, выдохнуть завтра и оставаться в отличной форме.

И тем не менее, я вдруг запыхалась.

— Извини, я просто…залюбовалась.

Он удивлённо вскидывает бровь.

— Татуировками, — торопливо поясняю я.

— Ну да. Точно. Будто ты их впервые видишь.

— Разумеется, что впервые. — Почему он ухмыляется так, будто у нас общая тайна? — Когда бы я ещё могла их увидеть?

Он смотрит на меня, бросая немой вызов, затем складывает руки, демонстрируя мышцы и тату.

— Это место мне кажется знакомым. Но, конечно, ты сейчас скажешь, что я никогда не был в твоей квартире.

Если бы был, я бы уже была мертва.

— Может быть, ты проводил дезинсекцию для прежнего жильца?

— Тогда я сделал работу на отвали, если уж на то пошло.

— На что пошло?

Он показывает наверх, над моей головой. Я оборачиваюсь, и там гигантский…

— Паук! — визжу я, прячась за Лазло. Он огромный, весь в жёлтых полосках и мерзкий, и, Господи, я всегда терпеть не могла членистоногих.

— Любопытно, — замечает Лазло.

— Что? — скулю я.

— Энтомолог, который боится пауков, — он поворачивается лицом ко мне. — Довольно необычно.

Вот же блин. Проклятье. Я беру себя в руки и выпрямляюсь.

— Очень грубо предполагать, — говорю я свысока, — что раз я изучаю насекомых, мне должны нравиться все виды…

— У меня много шрамов, — перебивает он, сменив тему. — По всему телу.

— … Ладно.

— Некоторые из них довольно крупные, — он показывает на толстый, бугристый рубец, пересекающий живот. — Интересно, как я его заработал. Рана, должно быть, была очень глубокой.

Если память мне не изменяет, этот оставила ему я, в Бате, в 1800-е годы. Я отлично проводила время, выбирая себе ленты для шляпки, когда он на коне ворвался в город и вынудил меня переехать во Францию, где Наполеон всё ещё строил свои военные планы.

Я прочищаю горло.

— Дезинсекция — рискованное дело.

— Видимо, — говорит он, подразумевая «Ага, как же».

— Болит?

— Нет. Но раз уж ты спросила, у меня что-то ноет под левым ребром. Можешь проверить?

«Безусловно, мать его, нет», — собираюсь ответить я. Но как и все «нет», которые нужно было произнести сегодня, оно застревает в горле, и я сама не замечаю, как провожу пальцами вверх по его боку.

На мгновение мы оба замираем, и не только я перестаю дышать. В комнате воцаряется неестественная, густая тишина. Лазло смотрит на меня сверху вниз с тем пытливым, слегка осуждающим взглядом, который будто скребёт мне под ложечкой, и я пытаюсь выдержать его взгляд, чтобы не выглядеть чересчур испуганно и виновато, но тут что-то витает. Что-то, что передаётся от меня к нему, что исходит от него ко мне. Напряжение, жар, миг замешательства и нахлынувших эмоций, который притупляет мои ощущения, и…

«Ты просто отвыкла от прикосновений», — твержу я себе.

Да. Всё дело в этом. С последнего раза, должно быть, прошло уже несколько лет. Я выбираю себе в пищу исключительно плохих людей, поэтому ограничиваю любой физический контакт, но Лазло… не пища. Он — человек. Бессмертный, как и я. На удивление постоянный в этом стремительном и мимолётном мире.

Это просто озадачивает, вот и всё.

— Почему у тебя такие ледяные руки? — спрашивает он отрывисто и хрипло.

— Плохое кровообращение, — мямлю я, быстро наклоняясь, чтобы найти рану, о которой он говорил. — Нехватка витаминов. Вечерами на улице становиться прохладно.

— Ты перечислила мне три разных оправдания.

— Я дала три причины, и все обоснованы, так что отстань… Чёрт. У тебя там осколок стекла застрял между двумя нижними рёбрами. Кажется кожа заросла вокруг него.

— Сможешь его вытащить?

— Придётся сделать небольшой надрез. Снова пойдёт кровь.

— Ничего страшного.

Это совсем не «ничего». Но я выполняю его просьбу, достаю один из тридцати выкидных ножей, спрятанных в квартире, и делаю небольшой разрез на зажившем месте.

Я уже не вчерашняя новообращённая. Моя жажда крови была утолена много веков назад, и я могу себя контролировать, даже когда ранена или сильно голодна. Аромат Лазло не сводит меня с ума — я выше этого.

Но, Боже, он так сладок.

Так было всегда. Каждая наша стычка, каждый клинок, вонзённый в его плоть, каждая головокружительная погоня — влечение к его крови не исчезало, оно звало меня. Я ранила и убила кучу истребителей до него, и все они вызывали во мне неприязнь, но Лазло… Не понимаю, почему именно его кровь настолько непреодолимо, так маняще вкусна, но теперь, когда осколок вытащен, мне, возможно, следует отойти подальше.