Калабрийский Король - Иса Белль

Я тебе верю.

Её контакт с лошадьми не поддавался здравому смыслу. Они были послушны рядом с ней,

– Мне было пятнадцать, – выдохнула Амелия.

Мои веки резко распахнулись и я уставился перед собой.

С этих слов всегда начиналась самая неприятная часть рассказа. Я дословно помнил, как Джулия рассказала мне о том, как поранила себя впервые после того, как я поймал её. Как Себастьян и Кристиан признались в содеянном Винченцо на их глазах. Как Аврора плакала, узнав, что противозачаточные, которыми Лоренцо кормил её с шестнадцати лет, не подходили ей. И как Кае пришлось однажды защищаться от дружков своего отца, вломившихся в её комнату, когда она уже спала.

Эти ребята пережили чертову кучу дерьма и собирались продолжать переживать одну за другой, потому что знали вкус свободы от неё.

– Я видела родителей несколько раз за год, когда они брали меня вместе с собой в места, где мы должны были притворяться семьей, поэтому день, когда они внезапно объявились на ферме застал меня врасплох.

Зачем?

– Я уже давно не скучала по ним, а их внимание стало неприятно мне и в какой-то момент я решила, что было бы неплохо, если бы они и вовсе позабыли обо мне.

Мне было сложно понять таких детей, как она, потому что я был готов пожертвовать всем, кроме Амелии, чтобы вернуть отца. Чтобы иметь возможность снова подшутить над ним, вывести его из себя или просто спросить совет.

Я скучал по тем временам, когда мы были только вдвоём.

Наши друзья жили в другой стране, а мамы рядом и вовсе никогда не было, но нам хватало компании друг друга, чтобы не умереть от тоски.

Только несмотря на это, я уже верил в обоснованную ненависть Амелии к Джузеппе. Факт того, что он согласился на брак, только папа помахал перед ним этим предложением, уже говорило об отсутствии его заинтересованности в судьбе единственной дочери. Он толком не знал меня. Что если бы я был извергом? Он ведь знал о моей работе. И такое поведение вполне вписывалось в её рамки.

Я щёлкнул костяшками пальцем, едва подумав, что Амелия могла достаться не просто другому, а кому-то, кто не смог бы совладать с её характером и ей пришлось бы поплатиться за это.

Но моя жена рядом продолжила говорить:

– Моё поведение на совместных выходах в свет стало портить их репутацию: я не улыбалась на фотографиях, грубила всем, кого видела, и язвила, отвечая на идиотские вопросы журналистов. Газеты были переполнены. Скандал за скандалом. Родители злились.

Я услышал нотку ликования в её тоне. Она всё ещё была рада, что когда-то могла дать им отпор. Но что заставило её перестать? Будь она той Амелией, она бы ни за что не согласилась выйти замуж за незнакомца, только потому что отец приказал ей сделать это.

Что он сделал с ней?

– Её звали Оди, – тихо, почти что не слышно прошептала Амелия.

Я резко дёрнулся со своего места, положив одно колено на матрас и повернув голову в сторону девушки, чтобы видеть её. Она почувствовала мои действия, потому что кровать под нами на мгновение задрожала, но осталась сидеть, как и прежде.

– Одиссея – в честь поэмы Гомера, – добавила она. – Мне разрешили дать ей имя. Она была моей. По-настоящему только моей.

Голос Амелии ожил, она подняла голову и стала смотреть в окно перед собой.

– Я спала с ней, когда она ещё была жеребёнком, учила её прикосновениям и просила доверять работникам фермы, зная, что никто из них не навредит ей.

Она была её другом. Её единственной семьей. Тем, кому Амелия могла доверять.

– Затем, когда она подросла, её стали отправлять на ипподром, хотя этого не должно было произойти. Она была не подготовлена. Я не тренировала её для скачек, поэтому плачевный исход был обеспечен. Каждый раз я ждала её возвращения на ферму, не желая видеть, как над ней издеваются перед этим.

Теперь я понимал её желание вытащить из конюшни, как можно больше лошадей. Понимал, почему даже когда я обнаружил её, она бежала, желая спасти хотя бы одну.

– Она была сильной, – с гордостью заявила Амелия. – Но её большие голубые глаза всё больше грустнели, жемчужный окрас терял свой блеск, а шрамы от плетей сами находили меня, когда я ее расчесывала.

По описанию она походила на королевскую изабелловую масть, но такие лошади не участвовали в скачках. Они были для красоты.

– Я знала, что когда-то этот день настанет… Оди получила ранение. Из-за периода по восстановлению её отстранили от скачек на ближайшие пол года и она была свободна. Я так думала.

Что. Мать. Вашу. Случилось. Дальше.

Словно услышав мои мысли, Амелия повторила ранее сказанное:

– Её звали Оди, – а затем добавила. – Папа сделал из неё ужин.

– Что? – не проконтролировав реакцию, вырвалось из меня.

– Так делали… – она запнулась, сглатывая, – делают со многими. Очень многими. Но… Этого не должно было произойти с ней.

Моя ладонь сжала простынь в кулаке и я держался изо всех сил, чтобы сейчас же не убраться отсюда, не забрать её отца из постели своей любовницы и не зарубить его на той же ферме, чтобы после сделать пугало для кукурузного поля.

– Я не знала, что лежало в моей тарелке, когда села за один стол с ними. Только когда кусочек мяса попал в рот я почувствовала неладное, но не предала этому значение. Она была сладкой. Похожа на говядину.

Амелия издала странные звуки, будто подавилась или в её горле пересохло, но отвращение к сказанному читалось в каждом её слове.

– Папа решил поделиться ингредиентами блюда только после того, как я опустошила половину своей тарелки.

Я даже не мог представить, что она чувствовала.

– Меня тошнило. Долго. Очень долго. Я плакала от боли в желудке, безудержно опустошая его. Плакала, потому что мой единственный друг был мёртв и я… съела его.

Амелия выдохнула, беря паузу. Я слышал скрытую боль в её голосе. Слышал подступающие слёзы, из-за которых она решила замолчать на время и поэтому не тревожил её. Я был просто благодарен за то, что она решила поделиться этим со мной.

Больше никакой еды после шести часов. Я скажу ребятам, чтобы они устраивали посиделки где угодно, но не не здесь, потому что один запах, витающий по дому, заставлял её вспоминать.

И никаких свиданий в ресторане.

Получается, когда она покинула меня тогда, ей было плохо. Её тошнило?

– Папа решил, что это будет действенным уроком для меня.