Запах твоей кожи (СИ) - Светлана cd_pong

Почти не выходила из комнаты.

Голова кружилась, сил не было — будто тело, почувствовав обман, начало отключаться.

Мали уговаривала: — Миледи, хоть кусочек!

Эрине откусывала — и откладывала, ссылаясь на сонливость, усталость, дурноту.

Агата забила тревогу, когда госпожа упала в обморок прямо перед ужином — тем самым, к которому Мали так старалась её уговорить

Служанка подхватила её вовремя, не дав удариться о пол.

Послали за доктором в соседний городок.

Агата тем временем привела госпожу в чувство — поднесла к носу тряпочку с резким запахом нашатыря.

Доктор осмотрел девушку, снял очки, улыбнулся — тёплой, почти отеческой улыбкой — и сказал:

— Поздравляю, миледи. Вы ждёте ребёнка.

Эрине замерла.

Потом — медленно, будто боясь разбудить сон, прижала ладони к животу. В ней не было страха. Не было сомнений. Только тихая, всепоглощающая любовь — к этой крошечной горошинке, что уже билась внутри неё, не зная ни Войда, ни боли, ни тьмы. Она твёрдо решила:

— Я позабочусь о тебе. Я дам тебе всё, чего мне не хватало.

И впервые за годы забыла всё: обиды, боль, унижения. Даже мысли о Тео — о его взгляде, о его молчании — отступили. Она мечтала, как скажет Войду эту новость.

*Он так хотел ребёнка…*

*А теперь — будет наследник.*

*Может, именно это станет началом настоящей жизни?*

Эрине была на седьмом небе.

Впервые — по-настоящему счастлива.

Глава десятая.

Войд застал её в комнате на втором этаже.

Раньше эта дверь всегда была заперта — тяжёлым ключом, пылью и молчанием.

За ней стояла старомодная мебель, завешанная простынями, будто призраки прошлого. Теперь же — пустота. Светлые стены, чистый пол, окно распахнуто навстречу осеннему ветру. Эрине стояла посреди комнаты, улыбаясь. Увидев мужа, она обернулась — и улыбка её стала ещё шире. Она уже собралась броситься к нему… Но остановилась. Его брови были сдвинуты. Взгляд — ледяной.

— Войд?..

— Что ты тут забыла? — голос прозвучал, как удар хлыста.

— Я решила освободить эту комнату, — тихо сказала она, всё ещё не понимая.

— Она такая светлая… Почему мы её раньше не использовали? Она же была заперта…

— Есть причина, — отрезал он.

И в следующий миг схватил её за запястье, выволок в коридор, намотал прядь её волос на кулак и придвинул лицо вплотную к своему.

— Ты вернёшь всё на место. Закроешь дверь на ключ. И больше **никогда** не переступишь порог этой комнаты.

— Х-хорошо… — заикаясь, прошептала она.

— Прости… Я не думала, что нельзя…

— А ты никогда не думаешь! — прошипел он — и резко оттолкнул. Сильнее, чем хотел.

*Как она посмела зайти в комнату матушки?* — стучало у него в висках.

Эрине потеряла равновесие.

Время растянулось.

Сначала — рука, метнувшаяся к перилам.

Пальцы коснулись гладкого дерева — и соскользнули, как по льду.

Потом — воздух, вдруг ставший плотным, как вода. Она попыталась вдохнуть — но лёгкие забыли, как это делается.

Глаза на мгновение нашли его — Войда. Он стоял, будто застывший в камне, с распахнутыми глазами, с ртом, застывшим в беззвучном «нет».

Потом — падение. Спина коснулась первой ступени — тупой удар, будто кто-то толкнул мешок с песком. Плечо — о край. Бедро — о выступ. Голова — мелькнула мимо балясины, и на миг ей показалось, что она увидела небо сквозь окно на площадке.

В ушах — звон.

В груди — пустота.

В животе — первый рывок боли, тонкий, как нить.

И только тогда — крик.

А от осознания: *Что-то внутри рвётся.*

Она прокатилась до площадки — и осталась лежать, свернувшись калачиком, с руками, прижатыми к животу, будто пытаясь удержать то, что уже ускользает.

Войд замер. Глаза распахнулись. Он не хотел этого. Не этого. На крик прибежала Мали. Оценив — без паники, но с ужасом в глазах — бросилась за Тео, по пути крикнув Агате:

— Она упала! С лестницы!

Тео примчался через минуту. Подхватил Эрине на руки — осторожно, будто боялся, что она рассыплется. Она обвила его шею, вдохнула — и на миг забыла боль. Но тут же — рвануло внутри. Острая, жгучая, как нож.

— Где болит? — задыхаясь, спросил он.

— Тут… — прошептала она, касаясь низа живота. Он ворвался в её комнату, уложил на кровать — и замер. На его руках — кровь. Алые капли на коже, на рубахе, на простыне. Эрине посмотрела на свои пальцы, потом — на него.

И из груди вырвался крик — не боли, а отчаяния.

Тео развернулся и помчался за доктором, будто за ним гналась сама смерть.

***

Войд вошёл в комнату, как во сне.

— Убирайся! — закричала Эрине, не глядя на него.

— Прочь!

— Ненавижу!

— Кретин!

— Будь ты проклят!

— Гореть тебе, Войд!!!

Агата и Мали вытолкали его в коридор и захлопнули дверь. Мали дала госпоже горькую микстуру — ту, что Агата держала «на крайний случай». Через несколько минут дыхание Эрине выровнялось. Тело ослабло. Но глаза остались открыты — полные слёз и пустоты.

***

Тео гнал лошадь, не щадя ни себя, ни зверя. Перед глазами — только её лицо: бледное, мокрое от слёз, с той болью, что он не смог предотвратить. Он вытащил доктора из постели, впихнул в повозку и погнал обратно — быстрее, быстрее, быстрее.

Когда доктор подошёл к двери, Войд сидел на полу, прислонившись к стене, голова опущена, руки обхватывают колени.

— Помогите… — едва слышно прошептал он.

— Сделаю, что смогу, — тихо ответил доктор и вошёл.

Эрине лежала, глядя в стену. Слёзы текли молча. Мали сидела рядом, гладя её по волосам, как мать утешает ребёнка.

— Оставь нас, — сказал доктор. Мали вышла, но осталась под дверью — несмотря на хозяина, сидящего в шаге.

***

Через полчаса доктор вышел. Лицо — хмурое, усталое.

— Искупай её, — сказал он Мали и вручил пузырёк с лекарством.

— По три капли трижды в день.

Мали убежала.

Доктор повернулся к Войду. Тот поднялся, не отводя взгляда.

— Ваша жена потеряла ребёнка. Срок был небольшой

— Ей нужен покой. Месяца два — и она снова сможет зачать.

Войд побледнел.

Лицо словно стёрли.

Он медленно побрёл к себе в комнату — и только там, за закрытой дверью, понял:

*Он убил собственного ребёнка. Своими руками.*

Из груди вырвался вой — глухой, звериный, полный отчаяния.

Он начал крушить всё вокруг: стулья, зеркала, книги — будто пытался разорвать саму реальность.

Потом обессилел.

Свернулся на голом полу.

И, тихо поскуливая, уснул.

Наутро он ускакал — не попрощавшись, не взглянув в её окно.

Эрине не спала всю ночь. Слёзы текли бесконечно, впитываясь в подушку. Боль физическая почти не чувствовалась — лекарство доктора сделало своё дело. Но душевная боль — та разъедала изнутри. Она не чувствовала ни злости, ни обиды. Только пустоту. Глубокую, холодную, бездонную. Как будто из неё вынули не ребёнка — а всё, что делало её живой. Она не хотела есть. Не хотела пить. Не хотела дышать. Она хотела исчезнуть. Стать ничем. Раствориться в тишине. Потому что теперь — ничего больше не осталось

***

Войд

Дорога под копытами была знакомой: та самая, по которой возил мать к родникам, когда она уже не могла ходить сама. Она тогда всё просила остановиться у старого дуба — «послушать, как шуршат листья». Он не понимал тогда, зачем слушать листья. Теперь — понимал. Но дуба уже нет. Срубили ещё до её смерти.