Клетка - Ариша Дашковская

бородой, одетый в черную рясу и смешную черную шапочку. Говорили, тела обуглились так, что их даже никому показывать нельзя. Поэтому я уверен, что они пустые, что все это обман. Но мне кажется, что гробы пустые, а история про пожар придумана, для того, чтобы быстрее закрыть дело. Ведь яснее ясного, что их похитили. Просто им проще никого не искать.

Мне вспомнился тот день, когда я видел их в последний раз, веселыми, в предпраздничной суете.

— Ну не обижайся, если бы ты не заболел, мы бы обязательно взяли тебя с собой, — мама, уже в пальто и белой пушистой шапке, обнимает меня и поправляет шерстяной шарф, которым повязано моё горло. — Мы пообещали кумовьям и не можем их подвести, ты же всё понимаешь? Дрова не забудь подкладывать, а то замерзнешь.

Потом наклоняется к моему уху и, щекоча своим дыханием, шепчет:

— Подарок под елочкой.

Отец уже нервничает и поторапливает её:

— Надь, ну ты скоро? А самогонка где?

— Я уже в сумку положила, — кричит мама, целует меня и спешит к нему.

Конечно, сразу же после их ухода я стал искать под елкой тот подарок, который так надеялся получить, про который прожужжал родителям все уши. Я уже давно хотел настоящие масляные краски и холст. Но вместо этого под страшным зеленым, выцветшим чудовищем, прячущим свои пластмассовые иголки под толстым слоем мишуры, я не нашел ничего, кроме обычного полиэтиленового пакета, набитого грецкими орехами, которых всегда было полно в каждом дворе, и самыми дешёвыми карамельками. Правда, в пакете оказалось ещё и несколько мандаринок, которые я сразу же съел, деля на дольки и подолгу обсасывая каждую, прежде чем проглотить.

С неба, похожего на светло-серый войлок, срывался мелкий снег, сразу же таявший при соприкосновении с влажной, грязной снежной массой под ногами местных мужиков, которые уже выгрузили первый гроб и сейчас тащили второй, скользя ногами по снегу и матерясь сквозь зубы.

Потом к гробам, стоящим у вырытых ям, стали подходить родственники и друзья, одетые в черное и мрачное. Они наклонялись и целовали фотографии, кто-то беззвучно плакал, кто-то причитал в голос.

Кто-то подтолкнул меня к гробу:

— Пойди, малец, попрощайся.

Я подошёл и тупо таращился на кровавую обивку, на черно-белую фотографию, с которой на меня смотрела улыбающаяся мама. Целовать фотографию я не стал. Зачем? Это всего лишь бумага и краска. Маму я бы поцеловал, теплую, добрую, самую лучшую на свете, а еще обнял бы и никуда бы от себя не отпускал.

Я попятился назад не оборачиваясь, и тут меня схватили чьи-то руки. Это была моя бабушка.

— Ты чего ж делаешь, Олежка? Чуть не упал, — в голосе бабушки звучали одновременно и тревога, и нотки облегчения, и упрек.

Я обернулся и увидел, что стою возле самого края отцовской могилы, в которую точно упал бы, если б не бабушка.

Бабушка обхватила меня меня за плечи и стояла рядом, никуда не отходя, до тех пор пока гробы не были поглощены желтоватой, глинистой землей. Я разглядывал её бледные, морщинистые руки, покрытые мелкими коричневатыми пятнышками, её изъеденное молью шерстяное коричневое пальто и старался не смотреть на выросшие холмики рядом с деревянными крестами, к которым были прислонены убогие ядовитого цвета венки.

— Бабуля, это, земля-то, мерзлая была, еле вырыли могилы-то. Надо бы по двойному тарифу, — переминаясь с ноги на ногу, произнёс один из мужиков, дыша ядрёным перегаром.

Бабушка равнодушно кивнула головой.

Потом был поминальный обед в нашем доме. Накрыли два стола, которые сдвинули вместе. Один взяли у соседки. Люди ели, разговаривали о своем, смеялись, потом собрали все остатки со стола в приготовленные заранее пакетики и унесли с собой. Все разошлись. Осталась только полная тетя Катя, повариха из нашей единственной на все село столовой, которая готовила обед. Они с бабушкой собрали всю посуду со стола в две огромные горы и мыли ее в больших алюминиевых тазах.

Я сидел на деревянном стуле и смотрел на них.

— Вот ведь как. Ужрались, заразы, дитя сиротинкой оставили, — проговорила тетя Катя, оттирая губкой очередную тарелку.

— Катя, думай, что говоришь. Меня не жалеешь, хоть ребенка пожалей, — резко оборвала её бабушка, от её глаз не скрылось, как сжались мои кулаки.

Мне хотелось вскочить, крикнуть тете Кате, что она напрасно говорит гадости, что все это лишь глупые сплетни бабок, которые свою жизнь почти прожили и теперь из скуки лезут в чужую. И вообще, не ей судить. Я часто видел по дороге из школы, как тетя Катя гнала домой матами и пинками своего в драбадан упитого мужа.

— Да жалко мне его, — не унималась тетя Катя. — Ты б сдала пацана в детдом. Ты старая, не выдюжишь уже. И куда двоих тянуть на пенсию.

— Кать, вот не лезла бы ты не в свое дело! Я справлюсь. Мы справимся. Верно, Олежка?

После ухода тети Кати бабушка вымыла полы и присела на кровать.

— Олежка, иди сюда, — позвала она, и, когда я подошёл, притянула к себе на колени, хотя я и сопротивлялся.

— Какой же ты худенький, Олежка, невесомый почти, — она гладила меня по спутанным волосам. — Слышишь, я никогда тебя никому не отдам! То, что случилось, это самое худшее в твоей жизни. Мы поедем в Питер. Будешь жить со мной, и все у тебя будет хорошо. Мы справимся. Слышишь? Худшее позади. Все будет хорошо.

Как же она ошибалась! Худшее случилось спустя девять лет. Если бы не тот злополучный день, бабушка была бы жива. Я бы не оказался в психбольнице, где при помощи психотропных препаратов удалось убить практически все эмоции. Эмоции, но не память.

Глава 9. Бабушка

Рядом с фигуркой, символизирующей меня, поставил большую цилиндрическую фигуру. Моль внимательно смотрела и терпеливо ждала пояснений.

— Это мама.

— Скажи ей что-нибудь.

— Что прям вслух?

— Вслух.

— Как-то это глупо, что ли.

— Меня ты можешь не стесняться. Представь, что она тебя слышит. Какие слова ты бы ей сказал?

Переборов неловкость и пытаясь абстрагироваться от идиотизма ситуации, неуверенно, вдруг осипшим голосом, начал:

— Я люблю тебя мама, — сжал бездушную деревяшку пальцами. — Я хочу, чтобы, где бы ты сейчас ни была, тебе было хорошо и спокойно. Только ради этого я готов поверить и в другие жизни, и в рай. Во что угодно. Лишь бы ты была счастлива. Прости меня, я был не очень послушным сыном. Если бы я знал, что так получится. Если бы я знал.

Почувствовал, как по щеке сбежала неудержавшаяся слеза.