Клетка - Ариша Дашковская
— Скажешь кому, что видел меня, урою!
Да и флаера он раздавал с таким видом: «а ну, попробуйте не взять». И люди брали. Даже те, что несли сумки в обеих руках, завидев Глеба, перекладывали ношу, освобождая руку для флаера, чтобы, пройдя два шага, выбросить его в урну. Я вообще не понимал, зачем магазину понадобились посредники для отправки флаеров в мусорку. Им было бы и проще, и дешевле самим выбросить туда эти разноцветные, глянцевые бумажки, на которые никто даже не смотрит.
Но как бы там ни было, через пять дней я получил свои деньги и купил Насте подарок, предвкушая, как она ему обрадуется.
Новый год я не любил по понятным причинам. В этот день на меня всегда накатывала черная, рвущая душу тоска, а бабушка, как могла, пыталась меня отвлечь. Но этот Новый год был исключением, я ждал его, считая дни. А когда наступил последний день года, я буквально изводился, дожидаясь Настиного прихода. Вскоре она пришла, раскрасневшаяся от мороза, пахнущая зимним вечером и улыбающаяся. Я провел Настю в свою комнату, где бабушка накрыла для нас нехитрый стол. Вдруг я ощутил всю убогость и скромность обстановки нашей квартиры. Мебель была старая, может, вообще дореволюционная, краска на стенах местами облупилась, паркет был весь в царапинах, кровать застелена залатанным покрывалом. Но казалось, что Настю ничего не смущало. Она была так же весела как обычно. У меня немного отлегло от сердца, мы разговаривали о всякой ерунде, а потом я показал ей свои рисунки. Настя внимательно рассматривала каждый, комментировала и задавала вопросы. Потом она увидела те, которые я стыдился ей показывать. На них была она такая, какой я её постоянно видел, подмечая её черты, разная, но неизменно красивая — улыбающаяся, смущенная, с заправленной за ухо прядью, задумчивая, грызущая карандаш.
— Неужели это я? — спросила она. — На них я намного лучше, чем на самом деле.
А потом она заметила нарисованный акварелью портрет мамы.
— Это мама, — сказал я, не дожидаясь вопроса.
— Красивая, — сказала она и тихо добавила: — А где она?
— Родители погибли в новогоднюю ночь восемь лет назад. Уехали в гости и сгорели, — ответил, стараясь, чтобы голос не дрогнул.
— Бедный, — прошептала она. — Не представляю, как ты жил без них.
Она провела пальцами по моему лбу, будто пытаясь разгладить появившуюся от воспоминаний скорбную складку на переносице. Потом, придвинувшись ближе ко мне, закрыла глаза и несмело дотронулась губами до моих губ.
— Не представляю, как я жил без тебя, — еле слышно прошептал я.
Потом мы сидели на стареньком диванчике, с местами разорванной обивкой и настолько истончившимся поролоном, что чувствовались пружины. Мы сидели, тесно прижавшись друг к другу, переплетая пальцы рук, и просто молчали. Не хотелось ни есть, ни разговаривать. Я наслаждался, что она так близко, я чувствовал ее тепло. Когда пробили куранты, Настя достала из сумки подарок для меня, упакованный в сверкающую зеленую бумагу.
— Потом откроешь, ладно? — попросила Настя.
А я вручил Насте бархатный футляр:
— А ты открой сейчас.
Глаза Насти недоверчиво округлились, когда она увидела, что было внутри:
— Какая прелесть! Ты просто чудо! — она бросилась мне на шею, а потом поцеловала в губы, не так, как в первый раз, а по-настоящему. В сердце кольнуло от догадки, что она целовалась с кем-то до меня, но я быстро выбросил из головы эту мысль, поглощенный новыми ощущениями.
Настю мы провожали домой вдвоем с бабушкой. От бабушки не укрылись мои распухшие от поцелуев губы, но она ничего не сказала. Бабушка подарила мне холст и огромный набор масляных красок и кистей, а я бабушке не подарил ничего. Перед тем как лечь спать, я развернул Настин подарок. Это был одеколон за двести рублей. Такие покупала мне бабушка. Я вспомнил слова Глеба и разозлился на себя за это.
После новогодних каникул я увидел Настю в школе. Проходя мимо, она сдвинула воротничок блузки, показав подаренную мной цепочку. Два месяца пролетели как один счастливый миг. Мы целовались и обнимались с Настей при каждой возможности остаться наедине и были неразлучны. Но с начала марта я начал замечать, что Настя на мои предложения прогуляться стала отвечать отказом: то у нее много уроков, то у нее горло болит, то родители не отпускают. Но в школе она все так же беззаботно со мной общалась, и все так же я провожал ее домой, неся ее школьный рюкзак.
Как-то Глеб подозвал меня к себе и с мрачным видом сказал:
— Слушай, твою Настю видели, как она с каким-то козлом каталась.
— Глеб, не может быть такого. Должно быть, обознались.
— Ну как знаешь, мое дело предупредить, — сказал Глеб, хлопнув меня по плечу.
К сожалению, Глеб оказался прав. После уроков я искал Настю в школе. Ее не было ни в столовой, ни в библиотеке, ни в раздевалке, ни в коридоре. Не было ее и во дворе. Ее подружка сказала, что она уже ушла. Я увидел Настю у школьной ограды. Она ждала меня.
— Я тебя везде искал. Пойдем домой, — я протянул руку за рюкзаком, но Настя отстранилась.
— Я не пойду с тобой, — сказала она каким-то чужим голосом.
— Почему? — я ничего не понимал.
— Потому что она едет со мной, дегенерат, — раздался громкий голос со стороны.
Я обернулся. Рядом с нами припарковалась «тойота камри» стального цвета, из открытого окна которой за нами наблюдал темноволосый мужчина.
— Тебе не ясно девушка сказала? — проговорил он, обращаясь ко мне. — Настя, это тот чмырдяй, который за тобой таскается? Объяснить ему, что к чему?
Дверь машины приоткрылась.
— Не надо, я сама, — ответила ему Настя.
Она холодно посмотрела на меня и резко сказала:
— Это мой парень. А с тобой мы не встречаемся. Забудь о том, что было.
— Но почему? — сдавленно произнес я, чувствуя, что земля уходит из-под ног.
— Думаешь внук поломойки в трениках с растянутыми коленками и в стоптанных кедах нормальная пара? Да мне ходить с тобой стыдно! — каждое слово хлестало меня по сердцу, я не верил тому, что слышал.
Настя решительно направилась к машине, а я подумал, что стало с тем котенком,
