После развода не нужно возвращать - Катя Лебедева

— Я так по тебе соскучилась, — шепчет она, уткнувшись носиком в его шею, и ее голосок трепещет от переполняющих ее чувств. — Так сильно.

Я останавливаюсь на пороге, словно вкопанная. Все гневные слова, все упреки и вопросы застревают в горле, отравляя меня изнутри. Я не могу, не имею права устраивать сцену при дочери, не могу рушить этот хрупкий, вымышленный, но такой желанный для нее мир, который он так внезапно и уверенно материализует своим появлением.

Глеб поднимает на меня взгляд поверх головы Алисы. Он все так же внешне спокоен, но в глубине его глаз я вижу нечто новое, какую-то глубинную, животрепещущую уверенность, которая пугает своей незыблемостью.

— И я по тебе безумно соскучился, малышка, — говорит он тихо, глядя на нее, но каждое его слово, чувствую это каждой клеткой, обращено и ко мне, бьет прямо в сердце, переворачивая все с ног на голову. — Ты даже не представляешь, как я счастлив, что ты есть в моей жизни. Как я рад, что наконец нашел тебя.

И тогда Алиса, повинуясь детской, не знающей условностей прямоте, поднимает на него свои большие, сияющие доверием глаза.

— А мама говорила, что ты просто давно потерялся. Что ты просто старый знакомый, с той фотографии… и что ты далеко-далеко.

Глеб медленно, очень медленно переводит взгляд на меня. Немое недовольство, граничащее с тихим, всесокрушающим гневом обращено прямо на меня, а я упрямо скрещиваю руки на груди, как бы говоря: «И что ты мне сделаешь? Это была наша жизнь!».

— Мама была права. Я действительно потерялся. Очень давно. И это была величайшая ошибка в моей жизни, — он прижимает Алису еще крепче, будто боится, что ее вот-вот отнимут. — Но теперь я нашелся. И я даю тебе слово, что больше никогда не потеряю вас. Никогда.

Говорит бывший, а у меня всего один вопрос, что же он, черт возьми, задумал на этот раз?

Глава 20

Ева

Молчание в лифте напрягает. Я стою, вжавшись в холодную стену, и чувствую, как предательская дрожь, которую я с таким трудом подавляла в кабинете, снова подступает изнутри, сжимая горло и заставляя сердце биться в бешеном ритме.

Алиса, устроившись на руках у Глеба, мирно посапывает, уткнувшись носиком в его пиджак, и в этой безмятежности есть что-то щемяще-трогательное.

Он держит ее с той естественной бережностью, что идет от самого сердца, будто делал это всю свою жизнь, не шесть лет назад, не вчера, а всегда. Эта картина одновременно растапливает лед вокруг души и пугает своей совершенной неправильностью.

Мы выходим на улицу, где вечерний воздух, прохладный и влажный, обволакивает кожу, но мне отчего-то душно и не хватает кислорода. Его темный представительский седан стоит под знаком «Запрещена стоянка», будто бросая вызов всем правилам и условностям этого мира.

Глеб подходит к задней двери, и я машинально, по старой материнской привычке, тянусь за дочерью, но его свободная рука опережает мое движение, нажимая на брелок. Дверь отрывается бесшумно, как призрак, открывая темную бархатную глубину салона.

И тут я замираю, время вокруг словно сгущается. На заднем сиденье, аккуратно закрепленное системой Isofix, красуется новенькое детское кресло.

— Подожди. Откуда у тебя здесь детское кресло?

Глеб, не удостоив меня взглядом, с почти отточенной нежностью укладывает спящую Алису в мягкое кресло, его пальцы ловко застегивают пряжки ремней, будто он делал это много-много раз.

— Вовсе нет, — спокойно отвечает мне. — Но, когда есть деньги, Ева, заказать и доставить любое кресло, даже самое лучшее, не проблема. Особенно когда точно знаешь, что оно понадобится. Я дал поручение своему помощнику, пока мы с тобой общались.

Внутри что-то екает, слабо и беспомощно.

Заботливый.

Предусмотрительный.

Эти слова отзываются теплой волной где-то глубоко в груди. Но следом, холодным и острым ножом, вонзается другая мысль: а может, это кресло он купил для их с Ирой ребенка? Для их общего, счастливого будущего, которое они строят вместе?

Горечь подкатывает к горлу, обжигая его. Хотя нет, кресло слишком большое, рассчитанное на ребенка постарше, а не на новорожденного. Эта мысль приносит странное, горькое, но все же облегчение.

Поездка до дома проходит в полной тишине, если не считать ровное, безмятежное дыхание Алисы. Я смотрю в окно на мелькающие огни города, чувствуя себя в ловушке, сплетенной из его внезапного вторжения, его решений, его денег, которые решают все проблемы за считанные часы, перемалывая мою реальность в прах.

Он подъезжает к моему дому, к моей скромной пятиэтажке, которая на фоне его блестящей машины выглядит особенно обшарпанной и беззащитной. Я быстро выхожу, пытаясь опередить его, чтобы забрать дочь, но Глеб уже на моей стороне. Он открывает дверцу и ловко, одним движением, отстегивает пряжки.

— Дай, я сама, — тихо, но с остатками настойчивости говорю, протягивая руки, словно щит. — Мы уже на месте, я справлюсь.

— Не надо, — он не оставляет места для возражений, отодвигая меня. — Она спит, не стоит ее будить и перекладывать. Я донесу, это не тяжело.

Он аккуратно, с почти благоговейной осторожностью, будто хрустальную вазу, вынимает сонную Алису из кресла и прижимает к своей широкой груди. Она даже не шелохнется, полностью доверяя его силе. Мне ничего не остается, как молча идти впереди, открывая ему подъездную дверь, а затем и дверь квартиры, чувствуя, как каждый шаг по лестнице отдается в висках унизительным, назойливым стуком.

Наконец, я вставляю ключ в замочную скважину, и, толкнув дверь, оборачиваюсь к нему в узком, тесном коридоре, перегородив ему путь.

— Хорошо, мы дошли. Спасибо за помощь. Теперь давай мне дочь, я сама ее уложу. Тебе незачем заходить.

Я смотрю ему прямо в глаза, пытаясь отстоять этот последний рубеж своей независимости, свою территорию, свою свободу, но Глеб лишь медленно качает головой.

— Нет, Ева. Эпоха твоей самостоятельности закончилась. Теперь я буду делать все то, что должен был делать все эти шесть лет. И начну с того, что уложу свою дочь спать.

От его слов меня буквально трясет.

— Какой муж? Какой отец? — шиплю на него, стараясь не кричать, чтобы не разбудить дочь. — Мы с тобой развелись, Глеб! Или ты за столько лет успел забыть, как подписывал бумаги? Я к тебе не вернусь, ты понял меня? Никогда в жизни! Поэтому моя самостоятельность закончится только в одном случае, когда у меня появится