(не)вернуть. Цена искупления - Анна Гранина

Как же я соскучилась.

Потом я принимаюсь за дела. Просматриваю отчёты, бумаги, вникаю в ситуацию. Ателье пока держится, но давление на бизнес явно растёт. Я делаю пометки, разбираю документы, звоню Оле.

— Ну как там у вас? — спрашивает она.

— Мы разберёмся.

— Ты сейчас как мать Тереза звучишь, — хмыкает она. — Ладно, посмотрим, что скажешь через пару дней.

Мы разговариваем ещё немного, и я понимаю, что работать снова — даже приятно. Как будто я вернула себе что-то важное.

Когда заканчиваю с документами, замечаю время. Уже вечер. Пора ехать.

Я выхожу из ателье.

И чувствую его взгляд. Это чувство и ощущения ни с чем не спутать. Никогда

Я замираю.

Максим.

Он стоит у входа. Высокий, в тёмном костюме, с руками в карманах, с тем самым выражением лица, которое выдаёт слишком много эмоций под маской абсолютного контроля.

Наши взгляды встречаются.

Я даже не могу сделать шаг.

Шесть месяцев. Я не видела его шесть месяцев.

Максим медленно идёт ко мне.

Я чувствую, как внутри что-то сжимается.

Когда он оказывается рядом, его взгляд невольно скользит вниз — туда, где под пальто скрывается округлый живот.

Я вижу, как в его глазах вспыхивает осознание.

Но он ничего не говорит.

— Ты вернулась, — произносит он медленно, будто боится, что я исчезну, если скажет это слишком резко.

— Да, — отвечаю я.

— Почему?

— Проблемы с ателье.

— Вот так просто?

Я напрягаюсь.

— Это мой бизнес, Макс. Мне пришлось вернуться.

Он молчит. Глаза у него тёмные, слишком внимательные, слишком много в них вопросов, но он сдерживается.

— Ты собиралась мне сказать?

Я отвожу взгляд.

— Нет.

Он сжимает челюсти.

Тишина повисает между нами тяжёлая, давящая.

Но я не успеваю ничего добавить, потому что рядом раздаётся громкий голос:

— Виктория Андреевна! Можно пару вопросов?

Я вздрагиваю.

Разворачиваюсь и вижу журналистов.

Чёрт.

Я не была готова.

Они тут же окружают нас, подсовывая микрофоны.

— Виктория Андреевна, как вы относитесь к тому, что Максим Волков подался в политику?

— Почему вас так долго не было видно?

— Вы были за границей по личным причинам?

— Правда ли, что вы развелись?

Я чувствую, как Максим напрягается рядом.

Он больше не смотрит на меня.

Теперь он смотрит на журналистов.

И этого хватает, чтобы они осеклись.

— Без комментариев, — бросает он холодно.

Но они не унимаются.

— Виктория, но вы так и не ответили! Вы поддерживаете политические амбиции господина Волкова?

Я пытаюсь собраться.

— Я…

Но Максим берёт меня за локоть.

— Мы уходим, — говорит он спокойно, но в голосе звучит сталь.

И прежде чем я успеваю возразить, он ведёт меня к машине.

Он открывает дверь, помогает мне сесть, сам обходит машину и садится за руль.

Журналисты остаются сзади.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — спрашиваю я тихо.

Он сжимает руль.

— Позже, — отвечает он.

И заводит машину.

Глава 3.

— Куда мы едем? — мой голос звучит тише, чем хотелось бы, почти теряется в шуме мотора, но в нём всё же проскальзывает осторожность, дрожащая, как тонкая нить, готовая оборваться.

Я сжимаю пальцы на коленях, чтобы скрыть, как они дрожат, и чувствую, как ребёнок внутри меня шевелится — лёгкий толчок, будто он тоже ждёт ответа.

Максим не сразу отвечает.

Его руки уверенно лежат на руле, пальцы чуть сжимают кожу обивки, взгляд сосредоточен на дороге, а челюсть напряжена так, будто он скован собственными мыслями.

Я знаю этот взгляд — он всегда появлялся, когда он сдерживал бурю внутри, когда слова застревали у него в горле, как камни.

Он молчит, и тишина между нами становится густой, тяжёлой, почти осязаемой.

— Домой, — наконец коротко бросает он, не глядя на меня, голос низкий, хриплый, как будто говорит через силу.

Грудь сдавливает от этих пяти букв. Они врезаются в меня, как осколки стекла, острые, холодные, и я задыхаюсь.

Домой.

Но где теперь этот дом?

В ту квартиру, что досталась мне после развода, я так и не переехала. Она чужая, безликая, словно чистый холст, на котором нет нас — нет его запаха, нет Роминого смеха, нет тех вечеров, когда мы были вместе.

А в той квартире, куда я вернулась два дня назад из аэропорта, наоборот — слишком много прошлого: отголоски былого, пропитанные тёплыми воспоминаниями, которые теперь обжигают, как раскалённое железо, оставляя шрамы на сердце.

А теперь он везёт меня домой. Только где это? Там, где живёт он, в его мире, который я покинула? Или там, где должна быть я, с малышом?

Я смотрю на свои руки, лежащие на животе, и чувствую, как тепло от ощущений что моя любовь там, пробивается сквозь ткань пальто. Шесть месяцев. Мой секрет, моя сила, моя слабость. И я не готова к тому, была к такой быстрой встрече с его отцом. Не сейчас. Не так.

Машина мягко скользит по вечернему городу. Свет фар выхватывает из темноты силуэты людей, витрин, домов, отблески мелькают в окнах, расплываясь в нечёткие тени.

Улицы, залитые вспышками камер всего десять минут назад, исчезли позади, и теперь мы будто вдвоём — без шума, без чужих глаз, без того хаоса, что обрушился на нас у ателье.

Журналисты, их крики, вопросы — всё это тонет в прошлом, но я всё ещё чувствую их взгляды, как иглы, впивающиеся в кожу. А теперь только он и я, и эта тишина, что давит сильнее любых слов.

Я украдкой смотрю на Макса , и сердце сжимается так, что дышать больно.

Он изменился.

Вроде бы всего шесть месяцев, но они легли на него, как десять лет, вырезали из него большую часть того Максима, которого я знала. Скулы стали острее, черты лица заострились, под глазами залегли тени, глубокие, тёмные, которые даже приглушённый свет в салоне не скрывает. Виски, которые когда-то только тронуло серебро, теперь почти полностью поседели, выдавая усталость, тяжесть, что он носит внутри. Он похудел — не так, как от тренировок, не так, как от контроля за телом. Нет. Это другая худоба