Сто причин родить от меня ребенка (СИ) - Марецкая Зоя

Рядом с ней топчется по свежевыпавшему снегу баба Дуся. Куда же без нее-то! Машет руками, сердится, что-то громко втолковывает моей несостоявшейся возлюбленной. Та ее игнорирует, как будто в упор не видит. Почти голой попой на заснеженной лавке сидит, тонюсенький хлопок пижамы не в счет. Мне даже смотреть на нее холодно. Застудится, и плакали наши воображаемые дети.

Господи, да что же она такая проблемная, за что мне это счастье? Может, за то, что хороших женщин, в меня влюбленных, обижал и отталкивал своим равнодушием?

Смотрит своими глазищами, одним своим взглядом все внутри меня переворачивает. Ну, как так-то, а?

Опять злюсь, на этот раз на самого себя. Потому что понимаю, что никуда не уеду. Не сейчас, по крайней мере. Спасатель хренов.

– Гоги! – завидев меня, кричит баба Дуся. – Иди сюда скорей, с Зоечкой Павловной беда! На весь подъезд рыдала, тебя звала, меня разбудила. Потом раздетая на улицу выбежала. Что случилось, вы поругались с ней?

– Баба Дуся, попозже поговорим, хорошо?

Подхожу к Зое, рывком поднимаю с холодной лавочки. Застегиваю куртку, натягиваю капюшон на голову. Тащу ее за руку в подъезд. Эта дуреха входную дверь настежь распахнутой оставила. Мы заходим в квартиру, я сразу веду ее, как есть, одетую, на кухню. Усаживаю за стол, сую в руки чашку с шиповником. Сам стою над душой, прожигаю злым взглядом.

– Предупреждение номер один. Еще раз чашкой кинешься – больше заваривать не буду. Пей, ты замерзла.

Она послушно кивает и пьет. Зубы клацают о край чашки.

– Предупреждение номер два. Еще раз скажешь мне какую-нибудь гадость, я чужой, я не имею право и так далее, я тут же вызываю такси и уезжаю в Москву. Могу прям сейчас уехать, я еще пока не решил. Послушаю, что ты мне скажешь. Я, конечно, добренький дядя, но, когда мне так откровенно хамят, не люблю. И когда на меня кричат, тоже терпеть не могу. Тебе приз за самое быстрое доведение меня до кипения.

– Гоша, – жалобно смотрит на меня.

– Теперь Георгий Иванович. Слушаю вас, Зоя Павловна.

Она опускает голову.

– Гоша, прости меня, пожалуйста, не знаю, что на меня нашло. Я не хотела тебя обидеть. Ты не чужой для меня человек, а очень близкий. Не знаю, как так получилось.

Я усмехаюсь.

– Не знаешь, как получилось, что я близкий, а не чужой?

– Не знаю, как так получилось, что я на тебя накричала, – виновато шепчет она. – Гоша, я не в себе, прости меня.

– Если хочешь, чтобы простил, рассказывай.

– Что рассказывать?

– Как что? Тайны, блин, мадридского двора. Что такого между тобой, твоей сестрой и племянницами произошло, что ты с ними целый месяц не разговариваешь. У меня, честно говоря, версии одна ужаснее другой. Вы дядю Федора, что ли, все вчетвером не поделили? Спали с ним по очереди?

Зоя Павловна

Закрываю глаза и всхлипываю. Чувствую, что сейчас снова начну кричать. Любое упоминание о сестре вызывает бурю болезненных эмоций, разрывающих меня изнутри. И я никак не могу с ними справиться. Изнутри поднимается что-то безобразное, бесформенное, очень злое. Мне хочется бить наотмашь и крушить все подряд.

Когда утром услышала, как Гоша разговаривает со своей Катей, опять меня накрыло. Он любит свою сестру, это слышно по голосу. Да и Катя, наверняка, его любит, звонит почти каждый день. Меня же Яночка незамысловато так послала куда подальше. Как только она начала встречаться с Федором, сразу ее отношение ко мне резко изменилось. Стала дерзить и грубить. Почти так же, как я Гоше сейчас сгоряча нагрубила.

Видно, у меня так сильно изменилось выражение лица, что Гоша перестает ухмыляться. Крепко хватает меня за руки и прижимает спиной к себе. Он сильный, я даже пошевельнуться в его объятиях не могу. Сначала пытаюсь брыкаться, а потом просто обмякаю. Мне больно, мне очень больно внутри.

– Тихо, тихо, Заяц, – шепчет мне на ухо Гоша. – Успокаивайся.

После злости приходит сильная усталость и безразличие. Хочется закрыть глаза и просто забыть обо всем, как о страшном сне.

– Ты до сих пор влюблена в дядю Федора? – как сквозь туман, доносится до меня его спокойный голос.

– С ума сошел? Да мне на него наплевать. Он мне никогда и не нравился, – грубо говорю я.

– И ты с ним не спала?

– Нет.

– К девочкам он не приставал?

– Нет. Как ты мог такое подумать!

Гоша неожиданно утыкается носом мне в шею.

– Ладно, тогда пусть живет, – шепчет мне куда-то в волосы со смешком. – А то я уж напридумывал себе…

У меня начинает кружиться голова – то ли от голода, то ли от его теплого дыхания на моей коже. Чувствую его губы на своей шее. Он целует меня легко, почти невесомо, но меня ведет и от этого. Второй день подряд ведет. Я откидываю голову назад и наслаждаюсь его лаской. Кожа к коже. Господи, как же мне хорошо в его объятиях. Чувствую, что по моему телу прокатывается волна возбуждения. Ноги подгибаются подо мной, и я боюсь, что сейчас упаду.

– Гоша, пожалуйста, – прошу я.

– Я тебя еще не простил, – усмехается низким голосом мне в ухо. – Рассказывай про Яну. Что она сделала?

Я хнычу. При чем тут Яна? Пытаюсь повернуться к нему лицом, чтобы заглянуть в его глаза. Но он по-прежнему держит меня и не дает пошевелиться.

– Гоша, я тебя хочу.

Он опять тихонько смеется. Так, что по рукам у меня бегут мурашки.

– Зачетный ход, Заяц! Что, пробрало тебя? Я тебя уже который день хочу. Голодовка твоя, блть. Терплю, как видишь. И ты потерпишь. Быстро рассказывай мне про Яну.

– Гоша…

– Быстро, я сказал!

Вздыхаю несколько раз.

– Она мне сказала, что я свихнулась на контроле, дышать ей не даю. Что они хотят пожить без моей опеки.

Пауза.

– Дальше, дальше!

Я опять злюсь.

– Сказала, что я ей и ее дочерям не мамочка, и вообще я достала лезть к ней со своими поучениями. Чтобы занялась своей личной жизнью и нашла себе мужика. Девчонки ей поддакнули, что полностью согласны. И что больше не хотят жить со мной. Все, доволен?!

– Так ты поэтому меня с улицы домой притащила? А я-то думал…

Георгий отпускает меня и начинает смеяться. Внутри меня разбухает огромный ком, наполненный противоположными эмоциями: мне одновременно хочется и наброситься на моего сожителя с поцелуями, и расцарапать ему лицо. Не зная, что делать и как реагировать, я опять сажусь за стол и пью шиповник. Но ком все-таки лопается, и я отшвыриваю чашку в сторону и начинаю реветь.

– Тебе смешно, да? Тебе смешно? – кричу я сквозь слезы. – А мне знаешь, как обидно было! Мне тридцать четыре, а у меня ничего своего нет! Я все им отдала! А они… они…

На какое-то время погружаюсь в свое отчаяние, полностью перестав воспринимать внешнюю реальность. Снова и снова переживаю предательство своих близких и любимых людей. В ушах все еще звучат злые слова моей младшей сестры. Плачу, плачу, выплескиваю всю свою горечь. Становится легче, словно вместе со слезами из меня вытекает яд, отравляющий мою душу.

Когда немного прихожу в себя, обнаруживаю, что сижу на коленях у Георгия, уткнувшись ему в грудь. Он бережно обнимает меня и даже тихонько покачивает. А его свитер весь насквозь мокрый. Мне ужасно неловко, и я, шмыгая носом, поднимаю голову. Со смущением заглядываю ему в глаза. Ничего не скажешь, показала себя во всей красе перед своим будущим любовником. Истерика за истерикой.

– Ты как? – спокойно спрашивает меня Гоша. – Все? Наплакалась?

– Да, пожалуй, что хватит, – слабо улыбаюсь я. – Гоша…

– А теперь я тебе кое-что скажу, Заяц, а ты меня выслушаешь. А потом мы позвоним твоей Яне.

Георгий

Снегурочка моя оказалось вовсе не Снегурочкой. А вполне себе земной женщиной, из плоти и крови. Мои флюиды в ее сторону, наконец, достигли такой концентрации, что даже она их почувствовала. И отозвалась, да еще как! Держать ее в своих объятиях и чувствовать, как она плавится от встречного желания – ни с чем не сравнимый кайф. Жаль, что пока без продолжения. Но оно очень скоро последует, я в этом уверен. Баба Дуся оценит.