Коник-остров. Тысяча дней после развода (СИ) - Рябинина Татьяна

Пробегаю губами от уха по шее, к ключице, пробираюсь руками под подол, медленно поднимаюсь по обтянутым колготками бедрам.

— Ванька, я опоздаю, — запрокидывает голову мне на грудь, подставляет губы. — У меня первая пара сегодня.

— А мы быстро. Очень быстро. Даже не заметишь.

— Что значит, не заметишь? — возмущается, делает полицейский разворот и тянется к пряжке моего ремня. — Быстро — ладно, но заметить хочу.

Платье под мышками, колготки висят на одной щиколотке, брюки под коленями. Она сидит на столе, в опасной близости от недопитой чашки кофе, ноги закинуты мне на плечи. Быстро, жестко, глубоко. И громко. Соседи, наверно, в экстазе — ну и плевать. Пусть завидуют.

— В душ уже некогда, — спрыгивает со стола, хватает влажные салфетки. — Черт! Черт!!! Чуть не забыла!

Одной рукой натягивая колготки, другой Саша тянется к ящику стола и достает упаковку таблеток. Щелчком выколупывает одну, бросает в рот, запивает кофе.

— Саш… — поправляю сзади воротник платья, — а может, попробуем еще раз? У тебя там три штуки осталось…

Она вздрагивает, на пару секунд замирает, потом сдвигает брови.

— Вань, давай хотя бы до осени подождем, ладно? Я только-только в себя начала приходить после всего этого кошмара. Да и декрет чтобы не посреди учебного года.

— Ладно, ладно, — я поднимаю руки ладонями вперед. — Я только спросил.

Саша убегает, мне позже, могу спокойно привести себя в порядок.

Да ладно, я и правда просто спросил. Разведка.

Мне и так все нравится. Страшно спугнуть.

Мы снова выбираемся куда-то из дома — в кино, рестораны, клубы. Если погода позволяет, гуляем. По вечерам, если не работаем, то сидим, обнявшись, перед телевизором. И секс снова стал таким же срывающим крышу, как раньше.

Ну… мне хочется так думать, но на самом деле… Да, бурно, страстно, но что-то все-таки изменилось. Я не хочу сравнивать. Даже если стало иначе — лучше так, чем то, что было еще пару месяцев назад.

Но иногда словно что-то царапает. Тонко-тонко, как не до конца срезанная этикетка на рубашке.

Мы и раньше мало разговаривали, а сейчас, пожалуй, еще меньше. Мне всегда казалось, что высший пилотаж — это когда с человеком легко молчать. Но и молчание тоже стало другим. Как будто едешь в машине и понимаешь: что-то не так. Не ход, не звук двигателя, не вибрация, а что-то неуловимое — то состояние, которое передается через подпороговые чувства.

Иногда Саша так глубоко уходит в свои мысли, что не сразу реагирует, когда я к ней обращаюсь. Словно просыпается и не может понять, где она и что происходит. И кто рядом. Хочется спросить: Саш, о чем ты думаешь? Но знаю, что не ответит. Потому что уже пытался.

«Да ни о чем таком, Вань».

А в глазах… испуг? Как будто поймал на чем-то, что для меня не предназначено.

Гоню прочь ненужные мысли, но не всегда получается. И, вроде, поводов никаких нет, а по спине пробегает холодок, и волоски на руках встают дыбом.

Утром того дня… в день святого Валентина… Да, утром Саша молча собиралась на работу, о чем-то думая, и я даже поздравить ее не рискнул, опасаясь наткнуться на колючий взгляд. Решил, что лучше вечером. Куплю какой-нибудь торт — хоть чаю попьем.

А потом этот беспозвоночный хрен и совершенная неожиданная вспышка в машине. Я тогда чуть было не связал эти два факта, но потом, отматывая пленку назад, понял, что путаю причину и следствие. Исходная точка была раньше, а я ее проморгал.

Что-то изменилось в тот день, когда появилась Кира. Саша словно вынырнула из омута. Может, что-то промелькнуло у них в разговоре — заставившее ее встряхнуться, вспомнить, как у нас все было раньше. В конце концов, и тогда, на биостанции, все началось с Киры.

Новый виток?

Как бы там ни было, но уснувшая в Саше женщина вдруг проснулась, встрепенулась… Может, и крендель тот что-то такое почуял — феромонное?

Она теперь снова ходит в парикмахерскую и в салоны красоты, делает какие-то маски и всякие прочие женские штучки. Покупает новые шмотки, крутится в них перед зеркалом, рассматривает себя — уже не с ужасом, а с удовольствием. От нее бьет тем опасным электричеством, от которого не спасает никакое заземление. И я рад этому — так откуда же страх?

Или боюсь, что это преображение замечаю не только я?

Раньше я об этом не думал. Даже после той венерической истории. А если все-таки и думал, то быстро загнал подобные мысли куда-то очень глубоко. Но сейчас ревность приоткрывает один глаз, посматривает на Сашины новые юбки и новое задумчивое выражение — и тихо-тихо мурлычет на ухо пушкинское: «Уж нет ли соперника здесь?»*

Может, не для меня все это? Может, о ком-то другом она думает, лежа со мной в постели? Может, весь этот фейерверк в его честь?

Отгоняю сомнения пинками, они, как бродячие собаки, отбегают в сторону, но не уходят, крутятся поблизости, наблюдают. Ждут подходящего момента, чтобы наброситься всей стаей.

_________________________

*А.С. Пушкин. «Я здесь, Инезилья…»

Глава 17

Александра

август 2022 года

Мы замерли в шатком равновесии. Малейшее движение — и в пропасть. Я снова и снова вспоминала мамины слова: несказанного нет. Но Иван выразился предельно ясно: хочу и ненавижу. Спьяну? Ну так что у трезвого на уме…

Я пыталась сформулировать для себя, что испытываю к нему. Вот так же коротко, в двух словах. Хочу? Да. Ненавижу? Пожалуй, нет. Перегорело. Больше недоумения, обиды, досады. Глупо было бы отрицать, у него имелся повод меня ненавидеть. Как и у меня. Просто я от этой злости слишком устала.

Я вообще устала от всего на свете. С утра, уже по накатанному, готовила завтрак на двоих, забирала свою половину в лабораторию, ела за компом. До обеда обрабатывала уже созревшие посевы и отстоявшиеся пробы с осадком, сводила данные в таблицы. Обед готовили по очереди, после него ехали в пару точек — контрольные пробы, визуальный осмотр, фотосъемка.

Жара, вопреки прогнозу, где-то задержалась, озеро цвело умеренно. Сине-зеленые водоросли в одних местах, диатомы — в других. Как будто они тоже напряженно ожидали: начать войну или пока еще мирно пососуществовать. Я разглядывала наполненные пробирки на свет, фотографировала в разных фильтрах и понимала, что результат всей моей двухнедельной каторги получается… вшивенький.

Нет, в качестве иллюстрации для диссера он вполне годился, потому что диатомы действительно расплодились по сравнению с предыдущими годами, но хотелось-то другого — войны не на жизнь, а на смерть. Не между нами с Ванькой, а между группировками фитопланктона — как между двумя кланами мафии.

— Хер, а не таксис*, - вздохнула я, когда мы отсмотрели самое перспективное пятно у комбината. — Висит на месте. И плотность практически не выросла за две недели.

— Погода испортила защиту? — фыркнул Иван, вглядываясь в воду из-под ладони. — Даже водоросли против тебя?

Я отметила это «даже». Положила как хомяк в защечный мешок. Потом достану, рассмотрю и подумаю, что это значило. Скорее всего, ничего.

— Не испортила, — ответила, записывая результаты в журнал. — Рост есть, этого уже достаточно. Спорнем, что они начнут бурно плодиться, когда я уеду? Перед зимней спячкой?

— Не исключено, — Иван сплюнул в воду. — Оставайся.

— Да? — я чуть не уронила за борт ручку. — А не ты ли уговаривал меня уехать в первый день? Даже предлагал компенсировать все расходы.

— Я смирился с неизбежным злом. Видимо, монахи так повлияли. Терпение, смирение — и будет тебе, сын мой, царствие небесное.

— А свози меня к ним, — вполне мирно попросила я, притворившись, что не заметила его ерничанья.

— Тебя? — хмыкнул Иван. — Решила душеньку облегчить покаянием?

Так… высунулась из окопа — и тут же получила в нос баллистическую ракету.

Нет, Ваня, не выйдет. Я буду как Троцкий в восемнадцатом году: ни мира, ни войны, а армию распустить. Или как буддист в позе лотоса — полировать дзен.