Уроки вежливости для косолапых - Виктория Победа

— Ох-ре-неть, — вытаращив на меня свои большие глаза, по слогам выговаривает Тонька.

Кажется, подруга до сих пор не верит в то, что со мной произошло этой ночью. И я бы на ее месте тоже не поверила, ну правда, где я и где бурные ночи с незнакомыми мужиками.

— Действительно правду говорят, что в жизни всякое бывает, — продолжает Тонька, покачивая головой и не отрывая при этом от меня пристального взгляда.

А я по глазам ее вижу, что язык у нее чешется, и еще больших подробностей ей хочется.

— Да уж, — отвечаю скупо и присасываюсь к своей кружке.

Кто вообще так делает? Напивается и прыгает без раздумий в тачки к здоровенным незнакомым мужикам?

Малолетки какие разве что, совершенно безмозглые, в силу возраста и какого-то своего юношеского максимализма, протеста опять же в определённом возрасте свойственного.

Или оторвы начисто безбашенные, живущие одним моментом, здесь и сейчас, и не умеющие сожалеть о содеянном.

Я ни к тем ни к другим никогда не относилась. До вчерашнего дня.

— Ну и как он, хоть хорош? — Тоньку все же прорывает.

— Тоня!

— Я почти тридцать лет Тоня, ну так что?

Мне кажется, что я даже краснею под натиском её пристального взгляда. Или дело и не в Тоньке вовсе, а в том, что вопрос её — не совсем корректный — всколыхнул в памяти самые яркие моменты моего вчерашнего приключения.

И мне нужно забыть о том, что случилось, стереть из памяти, вытравить, но я зачем-то мысленно возвращаюсь в это безумие.

Ощущаю, как тело начинает ломить в разных местах.

Я вспоминаю, как все начиналось, еще в машине.

Огромные лапища медведя, проникающие под платье, мнущие, сжимающие все, до чего только могут достать.

Его суховатые губы на моей шее, легкая щетина царапающая кожу. Смешавшиеся в салоне запахи алкоголя и похоти, матерные слова, комплименты грубые.

В тот момент мозги совершенно отключились, как-то не думала я о последствиях, не думала о том, где я, и о водителе за перегородкой тоже не думала.

И он, медведь этот похотливый, наверное, тоже не думал, потому что останавливаться не собирался. Только повозился недолго с презервативом, к счастью хоть у одного из нас мозгов хватило, а потом...

Потом я уже не соображала, только чувствовала в себе жесткие толчки, легкую и в то же время сладкую боль и какой-то бешеный, вообще невообразимый ритм. И могла только тихо постанывать в ладонь, вовремя запечатавшую мне рот. И в тот момент я даже благодарна была за этот жест, потому что закричала бы непременно.

От кайфа, что прошибал тело насквозь, от ощущения члена во мне, от горячего дыхания на своей коже и хриплого голоса, звучащего рядом с ухом.

И когда, сделав несколько грубых толчков, он приподнял меня и вновь резко насадил на себя, я, сама того не ожидая, кончила. Содрогаясь и извиваясь на нем, словно уж на сковородке. И конечно закричала бы, если не здоровенная ладонь, зажимавшая мне рот.

А дальше была остановка, прохладный ночной воздух, резко контрастирующий с теплом салона, поддерживающий меня медведь и полное отсутствие критического мышления и чувства стыда.

Тело, словно чужое, по команде отзывалось на каждое прикосновение. И я, наверное, совершенно точно сошла с ума, потому что в здравом рассудке ни одна нормальная уважающая себя женщина не станет трахаться с незнакомым мужиком в его машине, а после — захлебываться собственными стонами в чужой постели.

Скрип прогибающегося под весом наших тел основания кровати и удары изголовья о стену до сих пор отголосками отдаются в раскалывающейся голове.

И на контрасте с этой болью я к своему огромному стыду и разочарованию чувствую, как низ живота скручивает сладкий спазм. Поджав пальцы на ногах, свожу бедра и едва заметно выдыхаю.

И все-таки, Маринка, ты дура клиническая, и Тонька вовсе не права была, когда советовала к психологу обратиться. Не психолог тут нужен, а психиатр, и лучше не один. Можно сразу консилиум собрать.

— Ау, Соколова, прием, — щелчки пальцев возле лица выводят меня из воспоминаний, — ты чего зависла-то?

— Ничего, — тряхнув головой, отмахиваюсь от подруги и снова присасываюсь к кружке.

— Я все еще жду подробностей, — играя бровями, Тонька стреляет в меня глазами.

— Тонь, ну какие подробности! Я хочу забыть об этом и больше никогда не вспоминать, — ставлю кружку, складываю руки на столе и опускаю на них голову.

— Да что ты так убиваешься, — вздыхает Тонька, — хороший секс еще никому не навредил. Забывать надо плохой. И потом, ну потрахалась, расслабилась, мир не перевернулся. Только когда в следующий раз решишь провернуть нечто подобное, ты меня предупреди, чтобы я, высунув язык, по городу не носилась, — Тоня воодушевленно толкает пламенную речь, а у меня возникает твердое желание стукнуть ее чем-нибудь увесистым.

— Какой, нахер, следующий раз! — шиплю, подняв голову. — Не будет никакого другого раза! — неожиданно для себя повышаю голос.

Тонька ничуть не тушуется, сидит себе с довольным лицом.

— Ну-ну, — откликается недоверчиво, — слушай, ну ты взрослая здоровая баба…

— Ты прекрасно знаешь, что это не так, — грубо обрываю подругу, потому что слова ее больно режут по самому нутру.

— Здоровая, я сказала, — не сдается Тонька, произнося все это с заметным ударением, — как долго ты еще будешь себя наказывать? Секса у тебя сколько не было? Года три? — она сверлит меня меня внимательным взглядом, вот-вот дыру прожжет.

— Тонь, не начинай.

— Я еще не начинала, Марин, — взгляд подруги становится серьезным, даже холодным, — то, что вчера случилось, неудивительно, нельзя жить в постоянном напряжении, нельзя во всем себя ограничивать, нельзя бесконечно жить чувством вины за то, в чем ты не виновата. Рано или поздно организм сдается, вчера он сдался. И скажи спасибо, что вместо рака ты получила хороший секс!

— Виновата, Тонь, именно я виновата!

— То есть из всего, что я сейчас сказала, ты выцепила только это? — возмущается Тонька, качает недовольно головой и смотрит на меня, как на дуру последнюю.

— Чего ты от меня хочешь, Тонь? — выдыхаю устало.

— Я хочу, чтобы ты перестала жить прошлым и начала жить настоящим.

— Я и так живу настоящим. У меня все нормально.

— Да, и все под контролем, я в курсе. Это и плохо, Марин. Ты живешь, как затворница. Работа и дом — все, что есть в твоей жизни. Никто не проводит в школе столько времени, сколько проводишь ты. Это ненормально, ты понимаешь? Тебе двадцать восемь лет, Марина.

— Я люблю свою работу.

— Я тоже ее люблю, но во всем должна быть мера. И у