Альтер Эго - Villa Orient

— Года четыре, но когда все вопросы с опекой будут решены, то ему будет, наверное, уже пять.

— Ну это не младенец. И помощь ему нужна сейчас. И потом, ты ведь не хочешь заменить ему родителей? Он же будет помнить о них?

— Конечно.

— Мы станем его опекунами. Думаю, мы справимся и вырастим ещё одного, хоть и не своего. А потом поживём, увидим. Я больше не хочу, чтобы ты мучалась.

Я с удивлением на него посмотрела:

— Мучалась? Ты не говорил…

— Не говорил. Но в родах тебе было очень плохо и больно. А я ничего не мог сделать. Если бы я мог взять хотя бы часть твоей боли или заменить тебя… Я не хочу, чтобы ты проходила через это снова. Только если ты сама когда-нибудь захочешь. Я согласен на усыновление. Мне детей хватит. Может, родим ещё. А, может, и нет. Я не хочу загадывать. Лучшие истории идут не по плану.

Я сама обняла его в порыве чистой благодарности. Никто не понимал и делал для меня больше, чем Сергей, пожалуй, кроме папы.

— Я люблю тебя.

— И я люблю тебя.

Я ещё раз позвонила родителям Артёма и осторожно предложила опеку. И поняла, что они не станут препятствовать. Они сдались. В их словах сквозила не столько любовь к внуку, сколько отчаяние и желание переложить эту страшную ношу на чужие, молодые плечи.

Теперь я знала, что буду действовать быстро. Их согласие и юридическое основание — лишение родительских прав Маргариты — дали мне возможность начать оформление временной опеки. Мои дипломатические ресурсы и финансовая состоятельность будут моим главным аргументом перед органами опеки. Никто не предложит Кириллу лучшей жизни, чем океан, солнце и благополучная семья.

Я хотела поступить правильно. Я делала это для себя самой. Я не спасала его из благотворительности. Я спасала его, чтобы окончательно вырвать своё будущее из цепкой хватки прошлого. Кирилл станет частью моей новой жизни, которую я построила собственными руками.

Этот план действий был холодным, логичным и юридически безупречным. В нём не было места эмоциям, и именно поэтому он идеально мне подходил.

Я сидела за столом в нашем доме на Маврикии, Коленька играл в соседней комнате с Сергеем, и читала по пунктам свой собственный план, составленный с помощью консульских юристов.

Первое, что я должна была сделать, это лишить Маргариту родительских прав. Убийство. Это слово было ключом, отмычкой к судьбе четырехлетнего мальчика. Маргарита, приговоренная за особо тяжкое преступление против отца Кирилла, не могла оставаться его законной матерью. Ни один российский суд не оставит родительских прав за человеком, который лишил ребёнка отца.

Мои юристы сказали прямо: лишение родительских прав Маргариты — это технический вопрос. Он займёт месяцы, это бюрократическая волокита с участием опеки и судебных заседаний, но исход предрешён. Как только суд лишит её прав, Кирилл станет юридически сиротой при живой матери, что откроет мне путь к усыновлению.

Я дала команду начать процесс в Москве немедленно. Я не собиралась ждать. Чем быстрее я смогу забрать Кирилла из России, тем лучше. Я не спасала его из любви к Артёму или Маргарите. Я спасала его от кармы. Я давала ему возможность забыть, что его отец мёртв, а мать — убийца. Я давала ему возможность жить другую жизнь и чистое голубое небо над головой.

В этот момент я была не просто женщиной, которая любит. Я была механизмом, который исправляет несправедливость, используя свою власть и ресурсы. И этот механизм работал безотказно.

Вторым и самым сложным шагом должен был стать разговор с Маргаритой. Я должна лично поехать в Москву.

Маргарита находилась в московском следственном изоляторе, ожидая этапирования в колонию. Мне разрешили свидание, указав, что я являюсь «предполагаемым опекуном» её сына и «бывшей деловой партнёршей» покойного.

Когда меня провели в комнату для свиданий, Маргарита уже сидела за пустым столом. Она была одета в казённую одежду, бледная, но невероятно похудевшая и от этого, как ни странно, острая. На её лице не было прежней самоуверенности — только усталость и оцепенение. Я села напротив и положила на стол подарок. Мне сказали, что лучше собрать для женщины-заключённой в СИЗО.

— Здравствуй, Маргарита, — мой голос звучал тихо и осторожно.

— Здравствуй, Аврора. Я знала, что ты придешь. — Она смотрела на меня без ненависти, без злости, только с какой-то обречённой пустотой.

— Я пришла не для того, чтобы судить тебя. Я знаю, почему ты так поступила. Я не осуждаю тебя. Ты знаешь, почему я здесь? — Я перешла прямо к делу, не давая ей времени на сентиментальность, и сама тоже не хотела погружаться в чувства и эмоции.

— Мне сказали, ты хочешь усыновить моего ребёнка, — она с недоверием посмотрела на меня в немом вопросе.

— Да. Родители Артёма не справляются. Суд лишит тебя родительских прав, потому что ты убийца его отца. Это вопрос времени и бюрократии. Но я не хочу, чтобы Кирилл попал в детский дом.

Я видела, как её глаза дёрнулись. Наконец, в них мелькнуло что-то живое — страх и недоверие.

— Почему?

— Сложно сказать. Он мне как будто не чужой. Я чувствую, что должна что-то сделать для него.

— Что ты хочешь от меня? — прошептала она.

— Твоего согласия на усыновление. Я даю ему новую жизнь и новую страну. Он будет жить на Маврикии, Маргарита. Я там сейчас служу. Он будет видеть океан, ходить в международную школу и не будет думать о том, что его отец в земле, а мать в тюрьме.

Она как будто получила удар, отшатнулась, поморщилась.

— Ты будешь сидеть пятнадцать лет. Ты хочешь, чтобы Кирилл приезжал к тебе сюда, смотрел на эти решётки? Или он будет знать, что ты здесь, но не приедет никогда? Хочешь, чтобы он вырос, зная, что его мать — та женщина, которая убила его отца?

— Ты расскажешь ему когда-нибудь.

— Думаю, да. Он захочет знать рано или поздно. И потом сам решит, что ему с этим делать. Я не хочу решать за него, как относиться к родным родителям.

Я чувствовала сострадание, я понимала её боль как свою. Я могла быть на её месте. А ещё я чувствовала праведный гнев за все изуродованные Артёмом