Американка - Хэдди Гудрич

Как ее отец умудрялся спускаться по этому обрыву к реке? Почему Анита с такой нежностью вспоминала это ущелье, похожее на шрам, на открытую рану? Мне страшно было даже смотреть вниз, и все же я не могла отвести взгляд. Я была почти уверена, что если не перестану разглядывать пропасть, то скачусь туда вместе с домами, которые не успею спасти, — и все, чему суждено упасть, упадет.

— Река спускается с гор и течет к морю. Раньше силу реку использовали для мельниц, на которых мололи зерно.

Мост уже перенес нас на другую сторону пропасти, и неожиданно для себя я произнесла:

— Ветер поднимается, а вода — опускается.

Формулировка была так себе, я не додумала эту мысль до конца, в моей голове фраза звучала лучше. Мне показалось, что, произнесенная вслух, она бессмысленна. И все же чем-то эти слова были важны.

Анита, кажется, меня поняла:

— Молодец, так и есть.

Мы купили рыбу и поехали обратно в Кастелламмаре. Только сейчас я поняла, что со вчерашнего дня, с тех пор как я вошла в дом Аниты, я даже не вспомнила о Сиф, Бренде, Хуанге и Хесусе. Я даже не подумала поинтересоваться, как они обосновались в своих новых семьях.

* * *

Наши одинаковые тапочки стучали по белой кухонной плитке, а мы, в фартуках, готовили еду для Салли — чистили рыбу. Выпотрошенные тушки нужно было набить петрушкой и чесноком, а сверху сбрызнуть лимоном. Распахнутые рыбьи глаза тут же белели, словно пораженные катарактой.

— Бедная рыба! — вздохнула Анита.

За работой я сделала комплимент многочисленным браслетам Аниты. Она объяснила, что у каждого из них свой смысл. Вот этот, из белого и розового золота, подарок ее лучшей подруги Луизы, с которой они вместе работали в профсоюзе. Анита рассказала мне о разнице между коммунизмом и социализмом, а еще сообщила, что ее шеф в нее влюблен.

— Он тебе признался?

Анита издала сухой смешок.

— О да, он заявлял о своих намерениях, и не один раз. Он мне постоянно говорит о любви, зовет с собой в Грецию в отпуск. Вместо того чтобы работать, забивает себе голову глупостями.

Я смотрела на крепкие гладкие ноги Аниты и не могла понять, как она может каждый день работать в офисе, где у этих самых ног распростерся мужчина. Разве закон разрешает начальнику делать подобные предложения своей подчиненной? Я видела, как Анита удовлетворенно улыбалась, и, кажется, она была довольна положением вещей.

— Мой кузен Доменико мне тоже признавался в любви. Он влюблен в меня с детства. Cказал, что ради меня оставил бы жену и детей. Одно мое слово — и Доменико собрал бы чемоданы. — Анита положила фенхель на доску и сунула мне в руку нож. — Разрежь сначала пополам, как луковицу, а потом порежь на куски.

Фенхель слегка пах лакрицей, он распался на две плотные, аккуратные половины, как открытка в форме сердца на День святого Валентина. У меня в голове крутились вопросы. Разве закон разрешает браки между кузенами? Разве дети в таких браках не рождаются с отклонениями? И вообще, может ли Анита еще иметь детей?

— Так это он вчера звонил? — в конце концов спросила я.

— Кто?

— Твой кузен.

— Доменико? Нет, он не из тех, кто навязывается или повторяет дважды. Сказал один раз — и хватит. Но каждый раз, когда мы видимся на чьей-то свадьбе или каком-то семейном сборище, видно, что я все еще ему дорога. По глазам видно, что он страдает. — Анита открыла духовку, чтобы проверить готовность рыбы. — Нет, мне звонил Даниеле. Сегодня вечером ты с ним познакомишься, он придет на ужин и останется ночевать.

Анита рассказала, что они с Даниеле вместе уже девять лет, и все в Кастелламмаре это знают. Они не живут вместе только потому, что мать Даниеле очень старая и больная и он должен за ней присматривать. Но ничего страшного: когда каждый живет сам по себе, можно заниматься своими делами, не менять привычки и ритм жизни.

— Да, так ты сохраняешь свою свободу, — подтвердила я. Знаю, это была банальная фраза, из тех, что принято говорить в подобных обстоятельствах.

— Фрида, я родилась свободной и останусь такой навсегда. Дело не в том, теряю ли я свою свободу или нет. Я хочу жить с мужчиной, которого люблю, а жить отдельно — это жертва для меня. Но я люблю Даниеле так сильно, как еще не любила ни одного мужчину, тем более своего мужа. Поэтому если я готова отказаться от чего-то ради него, это мое решение. Понимаешь? Если любишь по-настоящему, приходится чем-то жертвовать, ты должен быть готов поставить все на карту.

Анита говорила о взрослой жизни. Я еще никогда ничем не рисковала ради любви, мне не приходилось ни от чего отказываться. Я уехала в чикагский аэропорт О’Хара без сожалений о тех двух месяцах, которые провела с Ноа. Между нами все было решено, и неизбежный укол в сердце не заставил меня передумать, а только усилил сладкую горечь расставания. Ноа был красив, слишком красив для меня, и из хорошей семьи. Он жил в небольшом доме, утопающем в кустах ежевики, и писал стихи — прекрасные, какие умеют писать только люди с восприимчивой, тонкой и мудрой не по годам душой. Я завидовала его способности выразить сложную мысль несколькими словами. Подобный талант наши одноклассники видели в моих карандашных зарисовках. Но Ноа был одарен по-настоящему. Из всех нежных и трогательных строк, которые он мне посвятил, только один образ оказался неудачным. Может, именно поэтому я его и запомнила: Любить — значит попасть под грузовик с маргаритками.

Я все еще не понимала этот образ. И я не знала, почему Ноа пришла в голову такая жестокая ассоциация, когда он думал обо мне, о девушке, которая до него даже не целовалась. Наш первый поцелуй случился на школьной парковке рядом со спортивной площадкой. Был вечер после спектакля в честь конца года, и из шумного спортзала мы вышли в пропитанную дождем тишину. Без предупреждения Ноа остановил меня под фонарем. В его свете трава казалась неестественно зеленой, а машины металлически блестели. Ноа посмотрел мне в глаза и едва коснулся большим пальцем моих губ.

Ему не нужно было ничего говорить, я тоже знала, что момент настал. Мы не могли вечно держаться за руки и просто смотреть друг на друга. Но я не умела целоваться. Перспектива приникнуть