Американка - Хэдди Гудрич

— Ты еще не в пижаме?

— Нет, я не до конца разобрала свои вещи.

— Ты положила одежду в ящики, как я тебе объяснила? Рубашки в один ящик, белье в другой?

— Да, более-менее.

— Молодец. — Она напомнила мне: — Завтра поедем на рынок в Граньяно покупать тебе шлепанцы.

Значит, Анита позвала меня к себе просто так. Может, ей хотелось поговорить. Ее светлые волосы выделялись на фоне черного лакированного изголовья. Над кроватью висел образ Девы Марии. Картина была нечеткой, написанной в коричневых и бронзовых тонах, напоминала офорт на пожелтевшем пергаменте. Даже Младенца на руках Девы Марии не было. Но все равно ощущалось, что это именно Мадонна. Ее взгляд был полон боли и умиротворения. Словно она смирилась, приняла ношу древней, общей, безликой боли. От покрова Марии исходили позолоченные лучи, но она не смотрела в небо. Она смотрела вниз, на землю. Вокруг рамы картины по стене шли глубокие трещины, оставленные землетрясением: они тянулись с потолка, напоминая стрелы.

— Если будет хорошая погода, еще и на пляж сходим. Я как раз в субботу не работаю. А если нет, прокатимся в Кастелламмаре.

— Хорошо. Спасибо, Анита.

Упоминание о море меня обрадовало. Надеюсь, Анита не обидится за то, что я еще не называю ее мама Анита.

— Там на горе есть замок, поэтому город и называется Кастелламмаре-ди-Стабия[9]. Замок очень красивый, но осмотреть его можно только внешне, это частные владения. На самом деле в Кастелламмаре есть еще один замок, однако он совсем в руинах.

Я чувствовала, что Аните хотелось подольше поболтать со мной, может, усадить на кровать рядом. Но у меня был длинный, невероятно длинный день, и больше всего на свете я хотела пойти в свою комнату. Вместо этого, сделав несколько шагов к двери, я неожиданно для себя спросила:

— А ты… с Церковью?

— В каком смысле?

— Не знаю… Ты часть общины, ходишь на мессу, вот это все?

— Нет, с тех пор как я развелась, я не имею права исповедоваться, мне не дают разрешение причащаться. А почему ты спрашиваешь? Ты ходишь в церковь?

— Нет. — Кажется, Анита почувствовала облегчение. — Но тогда почему у тебя эта картина?

— Вот эта? А что? Церковь — это одно, а Мадонна — другое.

У себя в комнате я разделась и заметила свое отражение в зеркале на двери. Смотреть особо было не на что. Белые трусы чуть пузырились на узких бедрах. Живот слегка вздулся — без сомнения, дело было в хлебе, масле и абрикосовом варенье в Колле-ди-Тора. В Италии они подавались на обычный завтрак, но для меня хлеб, масло и варенье казались божественным вмешательством, сладким грехом, самым лучшим грехом на свете. Может, мне тоже надо было посидеть на диете, но я никогда на ней не сидела, даже не знала, как это делают.

Все мои округлости — в неправильных местах. Это было тело девочки, а не девушки. Оно подчеркивало мою незрелость. В моей душе был изъян, она вынуждена была обитать в моем теле и поэтому оказалась неспособной рисковать, расти, цвести. Может, единственное, что оправдывало мое тело, — маленькие розочки сосков. А моя маленькая грудь только острее давала мне почувствовать собственную наготу. Ее подчеркивал контраст между уязвимой белизной груди и загорелыми руками и животом. Моя грудь никогда не видела света солнца.

Я вспомнила немок в озере, как их длинные тела раскинулись звездочками на поверхности воды. В доме были только общие душевые и не имелось нагревателя, поэтому поначалу мы мылись в купальниках в теплой и мягкой озерной воде. Но как-то на нас накричали за то, что своими шампунями мы наверняка отравили кучу невидимых рыб, — мне было ужасно стыдно. После этого мы мылись дома, грея воду в кастрюле.

Немки же мылись голышом под открытыми душевыми лейками, которые торчали из стены дома, примыкающей к саду. Вода из них шла ледяная, но у немок, наверное, была горячая кровь, им было все нипочем. Девушки поднимали мускулистые руки, чтобы сполоснуть светлые волосы, которые от пены казались почти зелеными. Их пышные груди покрывала обильная пена и ледяные капли. Я старалась особо на них не пялиться, потому что стеснялась и потому что надо было подать хороший пример немногочисленным мужчинам в доме. Думаю, что на самом деле им тоже было неловко, даже Хесусу. А вот местных мужчин эти купания не смущали, скорее наоборот. Из нашего сада была видна главная улица Колле-ди-Тора. Не раз мне казалось, что кто-то подглядывает за нагими девушками сквозь блестящую листву и висящие на деревьях круглые плоды.

Я надела пижаму и выключила свет. Вдруг эти три места — Колле-ди-Тора, Нейпервилл, Кастелламмаре — показались мне настолько разными, словно их разделяет не только пространство, но и время. Как будто города принадлежат трем разным измерениям, никак не связанным друг с другом. Не верится, что можно сесть на самолет или поезд и перебраться из одного города в другой. Мест, которые я покинула, больше не существовало, подобно пейзажу, исчезающему за спиной путешественника. Каждое место ускользало от меня, и мне его было не ухватить. Но может, я этого и не хотела.

Я услышала какой-то звук. Это собака или вернувшийся Рикки? Нет, это храпела Анита.

Глава 2

— Пляжная погода, — объявила Анита, поднимая жалюзи на кухне, которые хрипло скрипели, как петух на рассвете. И правда, вчерашняя молочная дымка исчезла, на небе не было ни облачка.

Анита поставила кофеварку на огонь и достала из буфета упаковку шоколадного печенья. Короткая ночная рубашка развевалась от стремительных шагов Аниты, было видно, как свободно покачивается ее тяжелая грудь. Анита велела мне подогреть молоко: кивнула на холодильник и сунула в руки кастрюльку. Ее четкие отточенные движения убеждали, что она легко управляет домом, а еще — что она вообще занимает важное место в мире. Но мне все равно казалось, что Анита слишком масштабная личность и для первого, и для второго.

Анита поставила передо мной печенье на то же место на столе, за которым я сидела вчера. Может, это место уже стало моим? Она показала мне, как окунать печенье в кофе с молоком. Выверенным движением, как крестят младенца, иначе печенье совсем размокнет. Когда у меня не получалось, Анита смеялась. Она подтрунивала надо мной, но мне совсем не было обидно. Наоборот, вскоре я поняла, что специально делаю неправильно, чтобы рассмешить ее. Мне хотелось увидеть, как улыбка меняет тонкие черты ее лица. Так бывает, когда тебя щекочут так сильно,