История Великого мятежа - Эдуард Гайд лорд Кларендон
«Джентльмены, только что вы слышали мои приказы, и теперь все вы, каждый на своем месте, обязаны в точности их исполнить. Недалек тот час, когда мы вступим в бой, а значит, вы должны быть бдительны; я же считаю нужным вам объявить, что всякий, нарушивший эти распоряжения, какой бы высокий ранг он ни занимал, будет наказан мною со всей суровостью. В вашем мужестве и решимости я не сомневаюсь. Долг и честь привели вас сюда — сражаться за свою веру, своего короля и законы своей страны. А все враги ваши, по большей части браунисты, анабаптисты и атеисты, — это лишь изменники, замыслившие разрушить церковь и государство и уже обрекшие вас самих на разорение только за то, что вы сохранили нам верность. Теперь же, дабы вы знали, каким образом желаю я употребить вашу доблесть, если Господу угодно будет благословить ее победой, я рассудил за благо изложить для вас свои цели и намерения в особой декларации. Услыхав ее из моих уст, вы твердо уверитесь, что не может быть дела более справедливого, чем то, за которое сражаетесь вы и за которое я готов умереть вместе с вами».
Затем Его Величество изволил прочесть следующую торжественную декларацию:
«Перед лицом Всемогущего Господа, уповая на Его покровительство и благословение, я обещаю, что буду всеми силами защищать и поддерживать истинную реформированную протестантскую веру, установленную в Церкви Англии; и в этой вере, клянусь благодатью Божией, я буду жить и умру.
Я желаю, чтобы существующие законы всегда были мерилом моего правления и чтобы свободу и собственность подданных они защищали так же строго, как и мои справедливые права. И если Богу будет угодно, благословив эту армию, которую я принужден был призвать ради своей защиты, спасти меня от нынешнего мятежа, то я клятвенно и торжественно обещаю перед Богом сохранить свободу и справедливые привилегии Парламента и править, насколько это будет в моих силах, в согласии с общеизвестными статутами королевства и прежде всего — свято соблюдать законы, утвержденные мною в настоящем Парламенте. Но если военные обстоятельства, а также крайность и величайшая нужда, до которых доведен я ныне, вынудят меня как-либо преступить закон, то я уповаю, что Бог и люди поставят это в вину истинным зачинщикам войны, но не мне, который сделал все, чтобы сохранить в королевстве мир.
Если же я по собственной вине не исполню обещанного, то уже не буду ожидать ни помощи и поддержки на земле, ни защиты свыше. Но я тверд в своих намерениях и потому надеюсь на бодрое содействие всех честных людей и верю в милость Господню».
Эта декларация, оглашенная притом с такой торжественностью и серьезностью, не только ободрила и воодушевила маленькую армию короля, но в еще большей мере обрадовала и успокоила местное джентри и прочих жителей тех краев, коим Парламент всячески пытался внушить, будто Его Величество, если ему удастся взять верх с помощью силы, затем, опираясь на ту же силу, отменит все благие законы, принятые настоящим Парламентом. Теперь же они увидели в этой декларации еще более твердую гарантию действительности упомянутых актов, нежели данная на них прежде королевская санкция. Невозможно себе представить более единодушное и пылкое выражение народной любви, чем то, которое встречал король, проезжая через графства Дербишир, Стаффордшир и Шропшир; или лучший прием, нежели тот, который нашел он в Шрузбери, вступив в названный город во вторник 20 сентября.
Читатель удивится, как изумлялись в ту пору многие, почему, хотя Парламент уже располагал полностью укомплектованной и хорошо устроенной армией, когда король не имел еще ни одного полка полного состава, и хотя граф Эссекс лично прибыл в Нортгемптон за несколько дней до того, как Его Величество выступил из Ноттингема, его светлость ничем не обеспокоил короля, пока тот стоял в названном городе, и никак не помешал ему совершить марш к Шрузбери. Ведь если бы граф Эссекс это сделал, то он захватил бы самого короля или во всяком случае нанес бы его небольшому отряду поражение столь жестокое, что Его Величество уже никогда бы не смог собрать новую армию. Но граф еще не получил никаких распоряжений; те же, кто должен был отдать ему соответствующий приказ, не торопились начинать кампанию: они были слишком надменны и с презрением смотрели на войско короля, полагая, что ему никогда не выставить армию, способную бросить вызов их силам. Они надеялись, что когда король тщетно испробует все мыслимые средства, а те, кто не только явился его защищать на свой счет, но и помогал деньгами другим, неспособным нести нужные расходы (ведь армию его содержали и оплачивали те самые аристократы и джентльмены, которые в ней служили), падут духом и не смогут далее нести это тяжкое бремя, Его Величество принужден будет отдаться в руки своего Парламента, ища покровительства и средств к существованию. Если же такая, совершенно бескровная, победа увенчает их замыслы, и если их армия, набранная, по их уверению, единственно ради необходимой самообороны, а также защиты особы короля, помешает королю собрать какие-либо войска; или если король, оказавшийся в столь отчаянном положении в Ноттингеме, возвратится в Уайтхолл, то он непременно санкционирует все их действия, а впоследствии уже никогда не осмелится отвергнуть любые их предложения.
Нет никаких сомнений, что простые солдаты парламентской армии в большинстве своем были убеждены, что воевать по-настоящему им не придется, ибо король, пребывающий по сути в плену у дурных





