Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
Скот и хлеб — не единственные ресурсы, интересовавшие заготовительные органы. С кочевников ещё взимали так называемое вторичное сырьё; это означало прежде всего такую животноводческую продукцию, как шерсть, кости и кожа. Власти и тут хватали через край: в Гурьевском районе требовали пуд шерсти с барана, в Илийском — два пуда костей и пуд собачьей шерсти с хозяйства, кочевникам Кзыл-Ординского района (и не им одним) приходилось сдавать войлочные покрытия своих юрт. На основании официальной директивы из Алма-Аты по всей республике обрезали и собирали лошадиные гривы и хвосты. В принципе это должно было делаться добровольно, «но указания об ударности этой работы и о суровой ответственности за её выполнение закрывали добровольность, — говорилось в обобщающей справке, — и стрижку хвостов начали проводить всюду»[663]. Самые нелепые с экономической точки зрения формы кампания приняла, пожалуй, в Аккемерском районе, где кочевников заставляли «забивать собак, ослов и верблюдов, чтобы сдавать их кости». В противном случае, как недвусмысленно давали понять уполномоченные, им грозил арест[664]. В Каркаралинском районе прямо накануне зимы уполномоченные велели остричь свыше 20 тыс. овец. В последующие месяцы около трети животных замёрзло[665].
Даже если многие товарищи утверждали обратное, основная вина за беспримерное сокращение поголовья скота никак не могла лежать на кочевниках, которые забивали или перегоняли скот за границу, чтобы избежать заданий по заготовкам. Да и сами задания по мясу объясняют такое сокращение лишь частично. Для выполнения плана мясозаготовок на 100% в 1929–1931 гг. понадобилось бы забить не более 9.5 млн голов. «Следовательно, — констатировал один докладчик в ноябре 1931 г., — недостающее огромное количество скота, составляющее почти 17.5 милл[ионов] голов, убыло по причинам хищнического истребления и разбазаривания». Громадные суммы, отпускаемые для хозяйственного сектора, растрачивались впустую, а среди казахского руководства никто не занимался связанными с этим вопросами с должной энергией[666].
Кочевники всегда держали столько скота, сколько можно прокормить в определённой местности, разделяли свои стада и передвигались по степи более-менее обособленными друг от друга маршрутами, чтобы дать пастбищам время восстановиться. В условиях принудительной концентрации скота об этом речи уже не шло. Большое стадо, скученное на малом пространстве, никак не могло сохраниться. Многие животные гибли от бескормицы, особенно зимой[667]. Болезни и эпидемии распространялись среди них гораздо быстрее, чем среди рассеянных по степи, изолированных друг от друга стад кочевников[668].
Вред народному хозяйству кампания коллективизации причиняла не экспроприацией собственности как таковой. Она вредила ему в основном после этого, когда речь заходила о том, чтобы сохранить и пустить в дело накопленные ценности и ресурсы. Здесь начинали проявляться системные слабости советского планового хозяйства, в котором каждый деятель думал только о том, чтобы продемонстрировать как можно более высокие количественные показатели, мало заботясь о последствиях своих действий. В соответствии с функциональной логикой сталинской системы правления ценились результаты, а не дальновидность. Поэтому конфискация скота продолжалась, даже когда его давно некому было принимать. Поэтому же каждый отдельный функционер считал наиболее разумным сосредоточиться на исполнении полученных директив.
Последствия такой политики представлялись очевидными, во всяком случае иностранным специалистам-аграриям. Один из них — Эндрю Кэрнс — в начале 1930-х гг. изучал положение в советском сельском хозяйстве по заданию канадского исследовательского института. В своём докладе он упомянул о разговоре с немецким учёным Отто Шиллером, который в середине 1932 г. побывал в Казахстане. Шиллер, один из ведущих специалистов по советскому сельскому хозяйству, рассказал ему, что никогда и представить себе не мог того, что происходит в Казахстане и Западной Сибири. Во время своей предыдущей поездки в 1925 г. он везде видел там скот, теперь же по дороге на одну ферму под Семипалатинском ему не встретилось ни одного животного. По его мнению, миллион казахов должны были умереть от голода, поскольку все они кочевники и не в состоянии жить без скота[669]. Шиллер оказался прав.
«Реалистичный план» — кампания перевода на оседлость
Коллективизация аула стала для кочевников драмой. Перевод на оседлость, проходивший параллельно, превратил её в трагедию. Плохо спланированное, по-дилетантски осуществляемое и по большей части отвергаемое населением «оседание на основе коллективизации»[670] в конечном счёте стоило жизни сотням тысяч людей. Как до этого дошло? Какие планы легли в основу мероприятия, и что случалось в «точках оседания»? Какие последствия имел провал кампании?
Расчёты
Прямо об оседании заговорил Измухан Курамысов. На декабрьском пленуме Казкрайкома 1929 г. его второй секретарь обрисовал великую задачу, стоящую теперь перед партработниками, — перевод кочевников на оседлость, связанный с «социалистическим преобразованием» сельского хозяйства. Казахстан, пояснил он, располагает огромными земельными угодьями, которые не используются или, по крайней мере, используются неправильно, поскольку с кочевым населением «нельзя построить социалистическое хозяйство». Курамысов наметил смелые перспективы: за первую пятилетку нужно поселить на постоянное место жительства 65% всех кочевников. Если прибавить к ним тех казахов, которые уже перестали кочевать, то в результате почти 90% казахского населения станет оседлым[671].
Выступление второго секретаря Казкрайкома показало, о чём думали в узком кругу казахского партийного руководства[672]. Кочевники мешали строительству социализма. Они считались «препятствием для более рентабельного использования территории», как недвусмысленно объявлял принятый казахским Совнаркомом план перевода на оседлость. К тому же, говорилось там, данная мера необходима, чтобы раз и навсегда покончить с пагубным влиянием баев, ибо существующая кочевая и полукочевая структура служит источником дальнейшей эксплуатации баями бедняков. Такое угнетение тем более тяжело, поскольку выражается в «полупатриархальных и полуфеодальных формах», и «уничтожение этой эксплуатации немыслимо без коренной ломки отсталых хозяйственных форм»[673].
Как представляли себе большевики осуществление своих амбициозных целей? Ответ на этот вопрос дают положения плана поселения, который Казкрайком принял в ноябре 1929 г. в качестве составной части общей концепции развития сельского хозяйства Казахстана в рамках первого всесоюзного пятилетнего плана и в декабре того же года утвердил на своём пленуме[674]. Хотя в последующие годы многое изменялось по сравнению с первоначальной концепцией, названные здесь цифры
