Рассказы о временах Меровингов - Огюстен Тьерри
Он отправился из Тура около апреля месяца 580 года и, будучи допущен до короля, тотчас по приезде, в беседе с глазу на глаз, сказал ему голосом, которому старался придать в одно и то же время важность и убедительность: «Доселе, благочестивейший король, я охранял твой город Тур; но теперь, когда я отрешен от должности, помысли, как-то сберегут его; ибо, да будет тебе известно, епископ Григорий намерен предать его сыну Сигеберта»[389]. Как человек, раздосадованный неприятной вестью и прикрывающий испуг своей недоверчивостью, Хильперик грубо отвечал: «Неправда». Потом, высматривая в чертах Левдаста какой-либо признак смущения и колебания, он прибавил: «Ты пришел теперь с такими доносами, потому что тебя отставили»[390]. Но бывший граф Турский, нимало не теряя своей смелости, отвечал: «Епископ творит и другое; он разносит про тебя оскорбительные слухи; говорит, что королева твоя в блудной связи с епископом Бертраном»[391]. Задетый за самую живую и раздражительную струну, Хильперик впал в такую ярость, что, забыв чувство королевского достоинства, бросился колотить что было силы кулаками и ногами несчастного виновника такого неожиданного открытия[392].
Когда он излил таким образом гнев свой, не выговорив ни слова, то пришел несколько в себя и сказал Левдасту: «Как! Ты утверждаешь, что епископ говорил такие вещи про королеву Фредегонду?» – «Утверждаю, – отвечал Левдаст, нисколько не смутившись от грубого приема, которым встречено было его таинственное донесение, – и если ты решился бы предать пытке Галлиена, друга епископа, и Платона, его архидиакона, то они уличили бы его перед тобой в этих рассказах»[393]. – «Но явишься ли ты сам быть свидетелем?» – спросил король с живейшим беспокойством, Левдаст отвечал, что может представить свидетеля, слышавшего все собственными ушами, причетника турской церкви, на словах которого он и основал донос свой, и назвал поддиакона Рикульфа, не говоря, однако, о предании его пытке, как за минуту перед тем предлагал для обоих друзей епископа Григория[394]. Но различие, которое он старался установить в пользу своего соумышленника, не входило в расчеты короля. Хильперик, разгневанный на всех, кто только участвовал в оскорблении, нанесенном его чести, приказал наложить на Левдаста оковы и тотчас же послал в Тур повеление задержать Рикульфа[395].
Накладка в виде орла
Этот отъявленный обманщик совершенно успел, в течение одного месяца приобрести милость епископа Григория и был по-прежнему принят, как верный клиент, в его доме и за его трапезой[396]. Когда, по отъезде Левдаста, он рассчитал, по числу протекших дней, что донос уже сделан и имя его уже произнесено перед королем, то начал стараться вовлечь епископа в какой-либо подозрительный поступок, действуя на доброту души его и сострадание к несчастью. Он явился к Григорию с видом уныния и глубокого беспокойства и на первый вопрос о том, что с ним случилось, бросился ему в ноги, завопив: «Я пропащий человек, если ты не поспешишь мне на помощь. По наущению Левдаста я говорил вещи, которых не должно было рассказывать. Выдай мне немедля позволение уехать в другое королевство; ибо если останусь здесь, то королевские чиновники схватят меня и предадут казни»[397]. Церковный служитель действительно не мог ни отлучиться от церкви, при которой состоял, без позволения епископа, ни поступить без письма от него, которое служило пропуском в другую епархию. Выпрашивая себе увольнение, ради спасения жизни от мнимой опасности, поддиакон Рикульф действовал двулично: старался вызвать существенное обстоятельство, могущее служить подтверждением слов Левдаста, и кроме того желал доставить себе возможность уклониться от действия и выждать в безопасном месте развязку этой обширной интриги.
Григорий нимало не подозревал причины отъезда Левдаста, ни того, что происходило в то время в Суассоне; но просьба поддиакона, его темные речи, сопровождаемые какими-то трагическими телодвижениями, вместо того чтобы тронуть, удивили и раздражили епископа. Бурные времена, внезапные перемены, ежедневно прекращавшие, на его глазах, самые блистательные существования, общее неверие в надежность положения и жизни каждого, приучили епископа к самой внимательной осмотрительности. Он остерегся и, к великой досаде Рикульфа, который своим притворным отчаянием надеялся уловить его в сети, ответствовал: «Если ты держал речи, противные разуму и долгу, то да падут они на главу твою; я не отпущу тебя в другое королевство, потому что боюсь навлечь на себя подозрение короля»[398].
Поддиакон встал, пристыженный неудачей этой первой попытки, и, может быть, готовился попробовать новую хитрость, как был схвачен тайно по повелению короля и отправлен в Суассон. Лишь только он туда прибыл, как был призван, один, к допросу, на котором, несмотря на свое опасное положение, в точности выполнил условия, заключенные им с обоими соумышленниками. Выдавая себя за свидетеля, он показал, что однажды, когда епископ дурно относился о королеве, тут присутствовали архидиакон Платон и Галлиен, и что оба они повторяли слова епископа. Это положительное свидетельство освободило Левдаста, правдивость которого не казалась более сомнительной и который, впрочем, не обещал дальнейших показаний[399]. Выпущенный на волю, пока участник его во лжи заступал его место в темнице, он имел право считать себя с того времени в некоторой милости, ибо, по странному выбору, король именно на него возложил поручение отправиться в Тур и схватить Галлиена и архидиакона Платона. Поручение это было ему дано, вероятно, потому, что, по обыкновенному своему самохвальству, он выставлял себя единственным человеком, способным исполнить с успехом это дело, и приводил о состоянии города и расположении граждан рассказы, наиболее способные встревожить подозрительный ум короля.
Левдаст, торжествуя возвращение значения доверенного лица и счастья, которое, казалось, было уже в его руках, отправился в путь на Святой неделе. В пятницу на той же неделе в покоях, принадлежавших турской соборной церкви, произошло великое смятение, произведенное буйством священника Рикульфа. Этот человек, уверенный в осуществлении своих надежд, нисколько не пугаясь задержания поддиакона, своего тезки и соумышленника, видел в том только шаг к окончательной развязке, которая
