Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
До сих пор эти вооружённые конфликты интерпретировались как противостояние между государством и его населением, из которого коммунисты в конечном счёте (правда, с большим трудом и с применением всех имеющихся средств) вышли победителями. Тезис «государство против собственного народа» доминировал в исследовательских работах. Разногласия вызывал главным образом вопрос о роли тех, кто брался за оружие. Действительно ли «бандитов» подстрекали «антисоветские элементы», как утверждали советские авторы? Можно ли, подобно некоторым среднеазиатским историкам после 1991 г., расценить эти вспышки насилия как антиколониальное восстание или «национально-освободительную борьбу»? Или речь идёт о сопротивлении крестьянских и кочевых обществ натиску коллективизации, направленном на сохранение «традиционного» жизненного уклада?[756]
Попытка свести все мотивы насильственных действий к одному-единственному затушёвывает больше, чем проясняет. То же самое относится к предположению, что мишенью всех форм сколько-нибудь организованного насилия непременно служили мероприятия и представители советского государства, то есть имело место спланированное «сопротивление». Ни мотивы отдельных творцов насилия, ни его эскалацию невозможно объяснить, говоря только о «сопротивлении». Вообще государство может быть отправной точкой насильственных действий лишь там, где оно присутствует в лице своих представителей и способно навязывать свою монополию на применение силы[757]. Среди кочевников подобное наблюдалось далеко не всегда и не везде. Поэтому представляется более разумным рассматривать различные уровни противостояния как фрагментированную гражданскую войну: не дихотомичный конфликт двух более или менее чётко отделённых одна от другой групп, а постоянно тлеющую внутреннюю войну, в которой разные лица и группировки преследуют ограниченные цели и применяют насилие с переменной интенсивностью[758].
Большинство «повстанцев» не думали о свержении власти большевиков, ставя себе локальные задачи. Мало кого из них интересовали абстрактные политические концепции. Кочевники и крестьяне чаще всего следовали «консервативной линии». Прежде всего они сражались за сохранение своей непосредственной среды обитания. Их заботили конкретные проблемы владения пашнями, пастбищами и стадами, они жаждали платить как можно меньше налогов и не хотели вступать в колхозы. Степняки к тому же старались уберечь традиционные социальные порядки, всё сильнее трещавшие под беспрерывным натиском коммунистов[759].
Правда, не все казахи преследовали реставрационные цели. Многие в своё время приветствовали экспроприацию баев, поскольку выигрывали от передела конфискованного скота. Некоторые сумели воспользоваться возможностями, которые предоставлял советский аппарат с его вечным кадровым голодом. Но теперь множество былых счастливчиков снова очутилось среди тех, кто в таких ситуациях образует главное ядро сопротивления, — молодых людей, чьи шансы на социальное продвижение под угрозой[760]. Они встали в первых рядах широкого альянса внутри казахского общества, которое, презрев социальные и поколенческие различия, солидаризировалось перед лицом фундаментальной опасности — коллективизации и реквизиций.
Столкнувшись с необходимостью проводить коллективизацию и организовывать заготовки хлеба и скота, местные советы и партячейки часто демонстрировали полную несостоятельность. Там, где население бралось за оружие, слабые институты советского государства по большей части распадались. Кого-то из проводников коммунистической политики сажали под замок, кого-то убивали, кто-то сбегал; немалое число примыкало к разъярённому народу. Исчезновение коммунистов не создавало вакуума власти, требующего «заполнения»: люди организовывались по традиционным схемам. Фундаментальная угроза в виде сталинской «революции сверху» не подорвала, а усилила позиции и авторитет местных элит. Во время кризиса население объединилось вокруг них, надеясь, что лица, обладающие ресурсами, связями и весом, помогут ему спастись от надвигающейся катастрофы[761].
Ожидания
Решимость, с какой крестьяне и кочевники воспротивились их политике, большевики объясняли неустанными происками «классовых врагов». Поскольку похожие формы протестного поведения стали заметны во всех регионах СССР примерно в одно и то же время, они не сомневались, что имеют дело с хорошо организованными противниками. Врагов советской власти надлежало выявлять и уничтожать. ПП ОГПУ в Оренбургском округе С.А. Бак[762] ещё в мае 1929 г. писал своему начальнику, заместителю председателя ОГПУ Г.Г. Ягоде[763]: «Сейчас, к нашему стыду, во многих районах авторитет попа и муллы куда выше, чем авторитет местной партийной ячейки и сельсовета»[764]. Подобные наблюдения убеждали партийцев, что они окружены врагами, с которыми следует бороться всеми средствами. Число врагов, вместо того чтобы уменьшаться в результате борьбы, постоянно увеличивалось, но это соответствовало логике системы, ставившей во главу угла перманентное обострение и эскалацию общественных процессов[765]. Усиливающееся сопротивление в сёлах и аулах подтверждало и теоретические положения, и опыт прежних кризисов[766]. Когда начались столкновения, разные формы открытого сопротивления сыграли коммунистам на руку: тех, кто под растущим нажимом взял в руки оружие, можно было идентифицировать как «антисоветские элементы», подсчитать, изолировать и разгромить[767].
Поскольку коммунисты исходили из того, что «социалистическое преобразование деревни» не может не вылиться в «классовую борьбу», сопротивление сельского населения их сначала не обеспокоило. Скорее, их раздосадовало бы его отсутствие. В феврале 1930 г. несколько главных партийных деятелей Средней Азии собрались в Москве, чтобы оправдаться перед ЦК за невеликий прогресс в деле колхозного строительства. Когда председатель Средазбюро Зеленский докладывал о положении в Узбекистане, между ним, Сталиным и Молотовым завязался диалог, который ясно показал, каких результатов ждало от кампании коллективизации московское руководство:
«СТАЛИН: Столкновения мужиков на базе проводимой коллективизации не было?
ЗЕЛЕНСКИЙ: Нет. Столкновения какого порядка? Кое-где поссорятся друг с другом — это бывает, но политического характера столкновений не было.
СТАЛИН: А вот так: одни соберутся, говорят — не хотим, а другие говорят — хотим, а потом стрельба маленькая, так бывает?
МОЛОТОВ: У вас нет ни одной банды на почве коллективизации и раскулачивания?
ЗЕЛЕНСКИЙ: Пока нет.
МОЛОТОВ: Может быть, у вас нет последних сведений?
ЗЕЛЕНСКИЙ: Конечно, последних сведений у меня нет, но всё же банд у нас на этой почве нет.
ГОЛОС: Нет, но будет.
ЗЕЛЕНСКИЙ: Немножко, конечно, будет»[768].
Чуть попозже Молотову уже не было бы нужды задавать такие вопросы. Всю Среднюю Азию сотрясла волна насилия. Восстания озлобленных крестьян и кочевников вспыхивали в каждой республике. Функционерам, желающим остаться в милости у Сталина, теперь следовало первым делом отчитываться о достижениях в «борьбе с бандитизмом». Наличие во многих регионах десятков тысяч противников не обязательно шло коммунистам во вред — уничтожая этих «врагов», они доказывали свою бдительность и активность. В известном смысле подобная практика предвосхищала
