Сталинские кочевники: власть и голод в Казахстане - Роберт Киндлер
Большинство восстаний начиналось в тот момент, когда население аула или района прямо сталкивалось с посланцами из центра и осознавало, что значит для него выполнение их распоряжений. Кочевники и крестьяне чувствовали непосредственную угрозу для себя, и вскоре из отдельных, обусловленных конкретными обстоятельствами насильственных актов развивались массовые движения под предводительством влиятельных старейшин. Когда жители Казалинского района в начале сентября 1930 г. увидели, что районный план хлебозаготовок невыполним, поскольку на 90 тыс. пудов превышает реальный урожай, бай Кулумбетов организовал 400 чел., которые открыли в аулах охоту на уполномоченных и большевистских функционеров. С вооружением у них дела обстояли плохо: они имели в своём распоряжении всего около 50 охотничьих ружей и 2 револьвера, а в остальном приходилось довольствоваться самодельным холодным оружием. Тем не менее количество бойцов быстро увеличилось до 1000 чел. Встревоженные коммунисты создали в Казалинске штаб, который, явно стараясь выиграть время, предложил мятежникам переговоры о капитуляции. Но требования большевиков сдать оружие и выдать зачинщиков кочевники сочли неприемлемыми[770]. Части Красной армии сумели разгромить повстанцев за несколько дней; в докладе о подавлении восстания говорилось: «Разбежавшиеся по камышам джигиты возвращаются в свои аулы. Жизнь в этом районе принимает нормальный порядок»[771]. Среди пленных бойцов оказался один русский (очевидно, крестьянин). На допросе он заявил, что в восстании виновато не население, а те, кто проводит хлебозаготовки[772].
Примерно так же разворачивались события в Аккульском районе, где восстание началось в апреле 1930 г. с избиения уполномоченного по хлебозаготовкам разъярённой толпой в одном из аулов. Эта новость разнеслась быстро, и чуть позже больше тысячи человек, в том числе триста вооружённых всевозможным «примитивным оружием», напали на Аккуль, полностью разрушив посёлок. Местное партийное руководство к тому моменту уже обратилось в бегство, так что на пути у толпы никто не встал. Предводители кочевников раздали конфискованный хлеб и объявили восстание завершённым. Для поддержания порядка они выбрали комитет из пяти человек. Весть о «победе» облетела аулы. Но такое положение длилось недолго. Согласно сводке ОГПУ, с приходом красноармейской части советская власть была восстановлена[773].
Разгром райцентра в припадке необузданной ярости, бегство коммунистов и возвращение отобранного имущества явно полностью удовлетворили аккульских кочевников. Такие стихийные вспышки насилия, локальные и преследующие ограниченные цели, по большей части характерны для сопротивления коллективизации в Казахстане. Как только путь мятежникам преграждала превосходящая сила, они отступали в свои аулы. Их интересы не выходили за пределы непосредственного окружения и повседневных забот. Правда, никто не мог дать гарантию, что они не возьмутся за оружие снова по аналогичному поводу или не скооперируются с другими повстанцами, и данное обстоятельство, с точки зрения большевиков, представляло серьёзную опасность. Поэтому сотрудники ОГПУ неутомимо выискивали подстрекателей и организаторов подобных беспорядков. А поскольку чекисты всегда боялись проглядеть врага, то предпочитали перегнуть палку[774].
Вечная обеспокоенность тем, как поступит другая сторона, в известной мере роднила кочевников и коммунистов. При определённых условиях беспокойство или страх не заставляет людей фаталистически ждать, что будет (с ними), а ведёт к эскалации насилия. Не зная намерений противника, люди пытаются обеспечить себе безопасность собственными действиями. Как показал Юрг Хельблинг, группы часто прибегают к насилию потому, что считают слишком рискованным дожидаться акций противника[775]. Мир, сказал однажды Петер Вальдманн, «рождается в результате осознанного и желаемого сторонами консенсуса», тогда как насилие в основном воспроизводит себя само[776]. Возможно, ещё и поэтому восстание показалось целесообразным казахам Казалинского района. В их положении — перед лицом абсурдно высоких норм хлебосдачи и беспощадности коммунистов — выжидание и переговоры помочь уже не могли.
Вспышками насилия казахи показывали, что они — не пассивные объекты устроенной государством экспроприации. Говоря словами социолога Дирка Беккера: «Тот, кто решается на насилие, остаётся в игре и заставляет считаться с собой при следующих ходах»[777]. Вместе с тем здесь, видимо, проявляли себя специфические стороны крестьянской морали, которая, по наблюдениям Вальтера Шперлинга, не чуралась «дозированного» насилия, причём не обязательно направленного против государственной или иной власти[778]. Но если, например, в русской деревне XIX в. и крестьяне, и представители государственной власти мирились (по большей части) с насилием, которое не выходило из-под контроля и не преступало определённых границ, то большевики гораздо жёстче реагировали на любые признаки строптивости кочевников.
Более или менее стихийные взрывы «народного гнева» представляли досадную, но довольно легко решаемую проблему. Куда больше неприятностей доставили чекистам несколько хорошо организованных восстаний. Во всех районах Казахстана исламское духовенство, влиятельные клановые старейшины и сторонники эмигрировавших ветеранов антисоветского сопротивления призывали к «священной войне» против большевиков. Требовали они одного и то же: прогнать коммунистов, создать ханства, ввести в действие шариат, распустить колхозы, вернуть конфискованные имущество и скот законным владельцам. И обещания их звучали похоже: дескать, помощь из-за границы вот-вот придёт, власти большевиков скоро настанет конец, восстания уже начались по всему Советскому Союзу.
Подобные заявления, которые не поддавались проверке, но слушателям могли казаться правдоподобными, входили в стандартный репертуар тех, кто агитировал за сопротивление[779]. Но не только предводители мятежа распространяли такого рода спекуляции. В этом принимал участие чуть ли не каждый. Масса слухов и вестей, которые опровергали друг друга не реже, чем подкрепляли, отражала растерянность населения в ситуации коренного перелома, вызванного коллективизацией[780]. Слухи особенно процветают в «обществах, охваченных страхом», там, где люди не уверены ни в собственном положении, ни в собственном будущем[781]. Часто эти ненадёжные сведения представляли собой вообще единственную доступную информацию, причём во многих местах не только для кочевников, но и для коммунистов, поскольку коммуникационные системы советского государства, и так находившиеся в плачевном состоянии, во время беспорядков полностью выходили из строя[782].
На севере Каракалпакии[783] организаторы сопротивления в конце дета 1929 г. отправились по аулам, информируя клановых старейшин о своих планах. Они утверждали, что оружия у них достаточно и число их сторонников постоянно растёт. А главное, они поддерживают связь с Джунаид-ханом, скрывающимся в Афганистане, и заручились его поддержкой[784]. Ссылка на Джунаид-хана, известного и влиятельного противника большевиков, который прославился как предводитель басмачей в Средней Азии[785], вероятно, убеждала местные элиты в Каракалпакии, что дело
