Рассказы о временах Меровингов - Огюстен Тьерри
Эти грубые опыты, плоды вполне похвального стремления к подражанию, не приносили, однако же, никакой пользы, потому что были без всякой последовательности, слегка касаясь всех предметов: грамматики, стихотворства, художеств, правоведения, богословия. В этих проявлениях любви к просвещению варварский король переходил от одного предмета к другому с живостью неопытного школьника. Последний из латинских стихотворцев, Фортунат, славил эту королевскую прихоть как залог, подававший великие надежды все более и более унывавшим поборникам прежней умственной образованности[562]; но епископ Григорий, более суровый характером и не столь ослепленный обаянием власти, не разделял этих упований. С каким бы видом он ни выслушивал авторские тайны внука Хлодвига, что бы ни говорил при этом, всегда в глубине души своей он ощущал одно лишь горькое презрение к писателю, которому должен был льстить, как королю. В христианских поэмах, сочиняемых Хильпериком по образцу поэм священника Седулия[563], он видел только набор нескладных стихов без всякой меры, в которых, по незнанию начальных оснований просодии, долгие слоги стояли на месте кратких, а краткие – на месте долгих. Что касается до мелких сочинений, не столь высокопарных, как например, гимнов, вставляемых в литургию, то Григорий признавал их негодными, и вообще в неловких попытках этого невежественного ума, ощупью старавшегося просветиться, он не умел отличить ни дельных намерений, ни действительно хорошей стороны[564].
Руководимый проблеском здравого смысла, Хильперик пожелал выразить латинскими буквами звуки германского языка; с этой целью он придумал ввести в азбуку четыре буквы своего изобретения, между которыми была одна, присвоенная выговору, выраженному впоследствии чрез w[565]. Таким образом, собственные имена германского происхождения в текстах, написанных по-латыни, должны были получить правильную и постоянную орфографию. Но ни этот результат, которого впоследствии с таким трудом добивались, ни меры, принятые в то время для его достижения, по-видимому, не были одобряемы епископом, слишком упрямым или слишком предубежденным. Он только улыбался с сожалением, видя, что властитель варварского племени обнаруживает притязание исправить римскую азбуку, и письмами, разосланными к графам городов и городским сенатам, приказывает, чтобы во всех общественных школах учебные книги были выскоблены пемзой и переписаны по новому способу[566].
Однажды король Хильперик, отведя турского епископа в сторону, как бы по делу чрезвычайно важному, приказал одному из своих письмоводителей прочесть только что написанное им небольшое рассуждение, касавшееся высших богословских вопросов. Главное положение, доказываемое в этой книге, необыкновенно дерзкой, заключалось в том, что Святая Троица не должна быть выражаема различием лиц, но что ее следует называть одним только именем – именем Бога; что недостойно придавать Богу значение лица, как будто человеку, сотворенному из костей и плоти; что Тот, Кто есть Бог Отец, есть Тот же, Кто и Сын Божий, Тот же, Кто и Дух Святой; и что Тот, Кто есть Дух Святой, есть Тот же, Кто и Бог Отец, и Тот же, Кто и Сын Божий; что в этом виде являлся Он патриархам и пророкам и был возвещен Писанием[567]. При первых словах этого нового Символа веры Григорий объят был сильным внутренним волнением, ибо с ужасом узнал ересь Савеллия, самую опасную из всех, после арианской, потому что, подобно арианской, она опиралась, по-видимому, на здравый смысл[568]. Неизвестно, в книгах ли почерпнул король это учение, которое думал возобновить, или сам собой дошел до него ложным умствованием, но он столько же был тогда убежден в истине своего догмата, сколько доволен искусным его изложением. Обнаруженные епископом знаки неодобрения, все более и более ясные, удивили и до крайности разгневали Хильперика. Соединяя требовательность философа, признающего себя совершенно правым, с самовластием владыки, не терпящего противоречий, он заговорил первый и сказал грубо: «Я хочу, чтобы вы этому верили, ты и другие церковноучители»[569].
Призвав на помощь свое спокойствие и свою обычную твердость, Григорий ответствовал на это повелительное объявление: «Преблагочестивый король, подобает тебе оставить это заблуждение и последовать учению, завещанному нам апостолами, а по них и Отцами Церкви, которому поучали Иларий, епископ Пуатьеский, и Евсевий, епископ Верейльский, и которое ты исповедал при крещении»[570]. – «Но, – отвечал Хильперик с возраставшей досадой, – известно, что в этом пункте Иларий и Евсевий сильно противоречат друг другу». Возражать было трудно, и Григорий чувствовал, что сам себя поставил в невыгодное положение. Избегая затруднений прямого ответа, он начал говорить так: «Ты должен остерегаться произносить слова, оскорбительные для Бога и Святых Его»[571]; и потом, перейдя к изложению православной веры, так, как бы изъяснял ее с кафедры, прибавил: «Знай, что, рассмотренные отдельно, Бог Отец, Бог Сын, Бог Дух Святой различны друг от друга. Не Отец воплотился и не Дух Святой, а Сын, ради искупления рода человеческого, Тот, Кто был Сын Божий, сделался также Сыном Девы. Не Отец страдал и не Дух Святой, но Сын, дабы Тот, Кто приял плоть в сем мире, был принесен и в жертву за мир. Ты говоришь о лицах, но их разуметь должно не телесно, а духовно, и хотя в сущности их три, но в них единая вечность, единая слава, единое всемогущество»[572].
Это подобие пастырского увещания было прервано королем, который, не желая более слушать, вскричал сердито: «Я прочту это тем, кто более тебя смыслит, и они согласятся со мною»[573]. Слова эти укололи Григория, который, сам воспламенившись и, забыв осторожность, возразил: «Никто знающий и смыслящий и разве только безумный примет когда-нибудь то, что ты предлагаешь»[574]. Нельзя выразить, что произошло тогда в душе Хильперика, он оставил епископа, не сказав ни слова, но яростный трепет показал, что король, богослов и словесник, нисколько не утратил свирепого характера своих предков. Через несколько дней он вздумал испытать впечатление
