Рассказы о временах Меровингов - Огюстен Тьерри
Не оставалась уже никакого признака этой важной распри, когда в 581 году король Хильперик переехал на лето в поместье Ножан, на берега Марны, близ слияния ее с Сеной. Турский епископ, совершенно примиренный с королем, явился к нему на поклон в новое его жилище, и в то время, когда он там находился, великое событие нарушило обычное однообразие придворной жизни[576]. То было возвращение послов, отправленных в Константинополь для поздравления с восшествием на престол Тиверия, преемника Юстина Младшего. Послы возвратились в Галлию морем, с дарами от нового императора королю Хильперику: но, вместо того чтобы высадиться в Марселе, за обладание которым спорили в то время король Гонтран и опекуны юного короля Гильдеберта, они почли более для себя безопасной иноземную пристань, а именно город Агд, принадлежавший королевству готов[577]. Корабль их, застигнутый бурей у берегов Септимании, разбился о подводные камни, и, пока сами послы спасались вплавь, весь груз был расхищен прибрежными жителями. По счастью, сановник, правивший Агдом, от имени короля готов, счел обязанностью вступиться и приказал возвратить франкам если не все их пожитки, то по крайней мере большую часть богатых даров, предназначенных королю[578]. Они прибыли таким образом в Ножан, к великой радости Хильперика, поспешившего выставить напоказ своим гостям и литам все, что было вручено ему от имени императора, – драгоценные ткани, золотую посуду и разного рода украшения[579].
Из множества любопытных и великолепных вещей особенное внимание турского епископа привлекли большие золотые медальоны, может быть, потому, что ему приятно было смотреть на символ образованной монархии; на лицевой стороне их изображена была голова императора, с надписью: «Тиверий Константин навек августейший», а на обороте – запряженная четырьмя конями колесница, на которой стояла крылатая женщина, со следующей надписью: «Слава римлян». Каждая медаль имела около фунта весу, и все они были выбиты в память начала нового царствования[580]. При виде этих великолепных произведений искусств империи и знаков императорского величия король Хильперик, как будто опасаясь какого-либо невыгодного для себя сравнения, вздумал представить образцы собственной роскоши. Он приказал принести и поставить рядом с дарами, на которые любовались его придворные, одни – с простодушным удивлением, другие – завистливыми глазами, изготовленное по его повелению огромное золотое блюдо, усыпанное драгоценными каменьями. Это блюдо, предназначенное для украшения королевского стола в торжественные празднества, было не менее пятидесяти фунтов весом[581]. Увидев его, все присутствовавшие вскричали от удивления пред ценностью материала и красотой отделки. Король молча наслаждался несколько времени удовольствием, которое доставляли ему эти похвалы, и потом сказал с гордым и самодовольным выражением: «Я это сделал для увеличения славы и блеска франкского народа, и если Бог продлит жизнь мою, то многое еще сделаю»[582].
Навершие меча с кольцом, состоящим из четырнадцати отдельных деталей. Фото и прорисовка
Советником и поверенным Хильперика в его предприятиях, по части роскоши или покупок дорогих вещей, был парижский еврей по имени Приск. Он также находился тогда в Ножане; король очень любил его, часто призывал к себе и даже снисходил в обращении с ним до некоторой короткости[583]. Посвятив несколько времени надзору за работами и осмотру сельских произведений в своем обширном поместье на Марне, Хильперик вздумал переехать в Париж и поселиться в древнем императорском дворце, остатки которого существуют доныне на левом берегу Сены. В день отъезда, когда король отдавал уже приказание запрягать повозки с поклажей, за которыми намерен был следовать сам верхом с своими людьми, епископ Григорий явился к нему откланиваться, и, пока он прощался, прибыл на поклон также и еврей Приск[584]. Хильперик, бывший в тот день в веселом расположении духа, взял, шутя, еврея за волосы и, слегка наклоняя ему голову, сказал Григорию: «Прийди, пастырь Божий, и возложи на него руки»[585].
Так как Приск оборонялся и с ужасом отступал от благословения, которое по его вере сделало бы его виновным в святотатстве, то король сказал ему: «О! Тупой разум, неверное племя, не постигающее Сына Божия, обетованного ему устами его же пророков, не постигающее таинств церкви, изображаемых собственными его обрядами»[586]. Сказав это, он выпустил из рук волосы еврея, который тотчас же оправился от испуга и, отвечая не менее резко, возразил: «Бог не вступает в брак, не имеет в том нужды, от Него не родится потомство, Он не терпит разделения власти, Он, рекший устами Моисея: “Виждь, виждь. Я Господь, и нет другого Бога, кроме Меня! Я навожу смерть и даю жизнь, Я погубляю и исцеляю”»[587].
Нимало не оскорбляясь такой смелостью речей, король Хильперик был восхищен тем, что шутка дала ему повод блеснуть в правильном споре своими богословскими познаниями, чистыми на этот раз от всякой ереси. Приняв важный вид и спокойный тон духовного наставника, поучающего оглашенных, он отвечал: «Бог от века духовно родил Сына, Который ни юнее его временем, ни слабее мощью, о Котором Сам Он глаголет: “Из чрева прежде денницы родих тя”[588]. Сына сего, прежде век рожденного, послал Он, в последние веки, в мир, для исцеления его, как говорит пророк твой: “Посла слово свое и исцели я”[589]. Если ты утверждаешь, что Он не рождает, то послушай, что сказует пророк твой, говоря о Господе: “Не се ли аз родящую сотворих”[590]. Но под этим разумеет Он народ, который должен возродиться в Нем верою»[591]. Еврей, все более и более ободряемый спором, возразил: «Возможно ли, чтоб Бог сделался человеком, чтобы родился от женщины, претерпел биение лозами и был приговорен к смерти?»[592]
Это возражение коснулось одной из слабейших сторон разума короля; он казался удивленным, и, не зная, что отвечать, хранил молчание. Пришло время вступиться турскому епископу[593]: «Если Сын Божий, – сказал он Приску, – если Сам Бог приял плоть человеческую, то ради лишь нас, а отнюдь не ради Своей нужды; ибо Он мог искупить человека от цепей греховных и рабства дьявольского, только облекшись в человечество. Не изберу свидетельств моих из Евангелия и апостолов, которым ты не веришь, но из твоих же книг, дабы поразить тебя собственным мечом твоим, как древле, глаголят, убил Давид Голиафа[594]. Познай же от одного из твоих
