Рассказы о временах Меровингов - Огюстен Тьерри
«Однако же что могло заставить Бога подвергнуться таким страстям?» – спросил еврей. Епископ мог видеть из этого вопроса, что его не поняли или, может быть, худо слушали; однако он продолжал, не обнаружив ни малейшего нетерпения[599]: «Я уже сказал тебе, что Бог сотворил человека невинным, но, опутанный хитростью змия, человек нарушил завет Господа и за эту вину свою, изгнанный из райского жилища, подвергся трудам мира сего. Смертию Христа, Единороднаго Сына Божия, примирен был он с Богом Отцом»[600].
«Но разве Бог не мог послать пророков и апостолов для возвращения человека на путь спасения, не унижая Себя воплощением?» – снова возразил еврей[601]. Епископ, сохраняя свое спокойствие и важность, ответствовал: «Род человеческий не переставал грешить с самого начала: ни воды потопа, ни огнь содомский, ни язвы египетские, ни чудо, разверзшее хляби Чермного моря и Иордана, ничто не могло устрашить его. Он вечно противился закону Господа, не верил пророкам, и мало того, что не верил, но даже предал смерти тех, кто проповедовал ему о покаянии. Итак, если бы Сам Бог не снизошел искупить его, никто другой не мог бы совершить подвиг спасения[602]. Мы возродились Его рождением, омылись его крещением, исцелились Его ранами, восстановились Его Воскресением, прославились Его Вознесением, и, дабы разумели мы, что Он явится для уврачевания наших недугов, один из твоих пророков сказал: “Язвою его мы исцелехом”[603]. А в другом месте: “Сей грех наша носить и о нас болезнует; той же язвень быст за грехи наша и мучен быст за беззакония наша”[604]. И еще: “Яко овча на заколение ведеся, и яко агнец пред стригущим его безгласен, тако не отверзает уст своих. Яко вземлется от земли живот его, во смирении его суд его взятся. Род же его кто исповест? Господь Саваоф имя ему”[605]. Сам Иаков, от которого ты хвалишься происхождением, благословляя сына своего Иуду, сказал ему, как будто говорил Христу, Сыну Божию: “Поклонятся тебе сынове отца твоего. Скимен львов Иуда; от леторосли сыне мой возшел еси, возлег уснул еси яко лев и яко скимен: кто возбудит его”[606]»?
Эта речь, запечатленная величием, не произвела никакого действия на ум еврея Приска; он перестал поддерживать спор, но нисколько не казался поколебленным[607]. Когда король заметил, что он молчал с видом человека, не желающего ни в чем уступить, то обратился к турскому епископу и сказал: «Святой пастырь, пусть минует несчастного твое благословение; я же скажу тебе, как Иаков сказал ангелу, беседовавшему с ним: “Не пущу тебе, аще не благословиши, мене”»[608]. После этих слов, не лишенных приятности и достоинства, Хильперик спросил воды для омовения рук себе и епископу, и когда они оба омылись, то Григорий, возложив правую руку на главу короля, благословил его во имя Отца и Сына и Святого Духа[609].
Тут же стояли на столе хлеб, вино, а, вероятно, и разные другие яства, назначенные для угощения знатных особ, приходивших откланиваться к отъезжавшему королю. По обычаю франкской вежливости, Хильперик пригласил турского епископа не оставлять его, не отведав чего-нибудь от стола его. Епископ взял хлеб, осенил его крестным знамением и, переломив на две части, одну оставил себе, а другую подал королю, который вкусил стоя. Потом оба налили себе вина и отпили вместе на прощанье[610]. Епископ распорядился об отъезде в свою епархию; король сел на лошадь, окруженный своими людьми и слугами, и провожал вместе с ними крытую повозку, в которой ехали королева и дочь ее, Ригонта. Семейство нейстрийского короля, некогда многочисленное, состояло тогда только из этих двух женщин. Оба сына Хильперика и Фредегонды умерли в предшествовавшем году, похищенные заразою; последний из сыновей Авдоверы погиб почти в то же время кровавой смертью, мрачные подробности которой будут предметом последующего рассказа[611].
Религиозное прение, так странно вызванное шуткой, оставило, по-видимому, сильное впечатление в уме короля Хильперика. Во время пребывания своего в Париже он не переставал предаваться глубоким размышлениям о невозможности убедить евреев и привлечь их, словопрением, в лоно церкви. Эти размышления занимали его даже среди великих политических распрей и забот завоевательной войны, которую вел он на юге[612]; последствием того был королевский указ 582 года, повелевавший креститься всем евреям, жившим в Париже. Это приказание, данное на имя графа или судьи города и написанное по обыкновенной форме, оканчивалось изречением, придуманным королем, – изречением поистине варварским, которое он привык употреблять, иногда в виде угрозы, иногда с твердым намерением исполнить его буквально: «Если кто ослушается наших повелений, то наказать его, выколов ему глаза»[613].
Объятые ужасом, евреи повиновались и шли в церковь внимать христианскому поучению. Король из пустого тщеславия не только сам присутствовал с великой пышностью при торжестве их крещения[614], но был даже воспреемником многих из числа этих насильно обращенных. Один человек, однако, дерзнул ему воспротивиться и отказаться от отступничества; это был тот самый Приск, который так упорно спорил. Хильперик явил терпеливость; он снова пытался убедить мудрствующий ум еврея, его оспаривавшего[615]; но после бесполезного увещания, увидев бессилие своего красноречия, вскричал с гневом: «Если он не хочет веровать по доброй воле, то я силой заставлю его уверовать[616]». Еврей Приск, вверженный в темницу, не терял бодрости; искусно воспользовавшись тонким знанием королевского характера, он затронул его слабую сторону и предложил ему богатые дары, с условием получить взамен того кратковременную отсрочку. «Сын мой, – говорил он, – должен в скором времени вступить в супружество с еврейкой из Марселя; мне нужно совершить только этот брак, после чего я покорюсь, как и другие, и
