Рассказы о временах Меровингов - Огюстен Тьерри
Меровингская фибула. VI–VII вв.
В числе тех новообращенных, которых король Хильперик удостоил чести быть духовным отцом, был некто Фатир, родом из Бургундского королевства, в недавнее время поселившийся в Париже. Мрачный характером, едва отступил он от веры своих предков, как почувствовал глубокое раскаяние; позор, в который, как ему казалось, он себя повергнул, вскоре сделался для него невыносимым. Вся горечь размышлений его превратилась в жестокую зависть к Приску, более его счастливому, который мог величаться, что остался чист от стыда и мучений, терзающих сердце отступника[620]. Эта ненависть, питаемая в тиши, возросла до исступления, и Фатир решился умертвить того, чьему счастью завидовал. Всякий субботний день Приск отправлялся тайно исполнять обряды иудейского богослужения в один отдаленный дом, находившийся к югу от города, на одной из двух римских дорог, сходившихся поблизости небольшого моста. Фатир вознамерился ждать его на пути и, взяв с собой рабов, вооруженных кинжалами и мечами, расположился в засаде на паперти базилики Святого Юлиана. Несчастный Приск, ничего не подозревая, шел своей дорогой; по обычаю евреев, отправлявшихся в храм, он не имел на себе никакого оружия и подпоясался покрывалом, которым должен был накрыть голову во время молитвы и пения псалмов[621]. Его сопровождали некоторые из друзей, но так же, как и он, безоружные. Лишь только Фатир увидел их в близком от себя расстоянии, как напал на них с мечом в руках, предводительствуя своими рабами, которые, одушевляясь яростью своего господина, рубили без разбора и подвергли одинаковой участи Приска и друзей его. После того, бросившись в самое близкое и надежное убежище, убийцы укрылись все вместе в базилике Св. Юлиана[622].
Оттого ли, что Приск пользовался у жителей Парижа большим уважением, или одного вида трупов, разбросанных на мостовой, достаточно было для возбуждения общего негодования, только народ сбежался на место преступления, и значительная толпа, требуя смерти убийц, окружила со всех сторон базилику. Причетники, составлявшие церковную стражу, так перепугались, что тотчас же послали в королевский дворец, прося помощи и наставления, как действовать. Хильперик велел отвечать, что желает, чтобы жизнь крестного его сына Фатира была спасена, но что рабы должны быть изгнаны из обители и казнены смертью. Рабы эти, верные до конца господину, которому служили в добре и зле, без ропота видели, как он убежал один, при пособии церковников, и приготовились к смерти[623]. Во избежание истязаний, которыми грозил им народный гнев, и пытки, которая, по судебному порядку, должна была предшествовать казни, они единогласно положили, что один из них умертвит всех других и потом поразит самого себя, и избрали того, кто должен был исполнить обязанность палача. Раб, которому поручалось привести в исполнение это единодушное решение, пронзил своих товарищей, одного за другим; но когда остался один, то поколебался направить железо на собственную свою грудь[624]. Неясная надежда на спасение или мысль продать свою жизнь, по крайней мере, за дорогую цену, побудила его выбежать из базилики в середину собравшегося народа. Размахивая мечом, еще покрытым кровью, он пытался пробиться сквозь толпу, но после кратковременной борьбы был подавлен числом и погиб, тяжко изувеченный[625]. Фатир для собственной безопасности выпросил у короля дозволение возвратиться в страну, из которой прибыл; он отправился в королевство Гонтрана, но родные Приска пустились по его следам, настигли и смертью его отмстили убийство своего родственника[626].
Пока это происходило в Париже, неожиданное происшествие взволновало в конце 582 года город Тур, уже три года наслаждавшийся миром под управлением нового своего графа, Евномия. Там снова явился Левдаст, бывший граф, и не таинственно, а явно, с обычной своей самоуверенностью и кичливостью. Он имел при себе королевский указ, которым дано было ему право возвратить из ссылки жену, вступить в обладание недвижимым имуществом и жить в прежнем своем доме[627]. Этой милостью, казавшейся ему первым шагом к новому возвышению, он обязан был ходатайству многочисленных друзей своих при дворе, из числа вождей франкского племени, сочувствовавших ему по буйству характера. В продолжение почти двух лет они не переставали докучать настояниями своими, то королю Хильперику, то членам бренского собора, то самой Фредегонде, сделавшейся доступнее по смерти обоих сыновей, обеспечивавших ее участь в будущем. Уступая необходимости приобрести любовь народа и заглушая, ради предусмотрительности, свою ненависть и жажду мщения, она с своей стороны согласилась на снятие с человека, обвинявшего ее в прелюбодеянии, отлучения, над ним тяготевшего. Пользуясь этим обещанием забвения и помилования, друзья Левдаста стали еще сильнее ходатайствовать у епископов. Они ходили от одного к другому, прося скрепить бумагу, в которой, в виде пастырского послания, было написано, что осужденный по бренскому приговору может быть снова принят в лоно церкви и допущен к христианскому причащению. Им удалось таким образом получить согласие и собрать подписи довольно большого числа епископов; но, или по какой-то осторожности, или из опасения неудачи, не было сделано никакого сношения с тем, кого Левдаст хотел погубить своим лживым обвинением.
Потому-то Григорий и был крайне удивлен, узнав, что злейший враг его, отлученный собором и изгнанный королем, возвратился, с милостивым указом, на жительство в Турскую землю. Он был изумлен еще более, когда посланный от Левдаста представил ему бумагу, скрепленную епископами, и просил его согласиться с ними на снятие с него отлучения[628]. Подозревая какой-нибудь новый замысел, изобретенный с целью опутать его, Григорий сказал посланному: «Можешь ли показать мне также письмо королевы, за которую преимущественно он был лишен христианского причащения?» Ответ был отрицательный, и Григорий продолжал: «Когда я увижу повеление королевы, тогда немедленно допущу его к причащению»[629]. Благоразумный епископ не довольствовался этими словами; он отправил нарочного осведомиться, от своего имени, насчет подлинности представленной ему бумаги и намерений королевы Фредегонды. Она отвечала на его вопросы письменно, в следующих выражениях: «Понуждаемая множеством лиц, я не могла не дозволить ему отправиться в Тур; ныне прошу тебя не соглашаться на примирение с ним и не давать ему из рук твоих евлогий[630], пока мы окончательно не
