Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис
Исторические и социальные объяснения появления артельного движения именно на севере и в Сибири, но не в Центральной России (в частности, ссылка на отсутствие на «окраинах» крепостного права и вообще дворянского землевладения, что делало местное население «свободным» и «самостоятельным») также расходятся с конкретными цифровыми данными[371]. Кооперативы бурно развивались и в трех западных уездах Вологодской губернии, то есть именно там, где до 1861 г. процветало крепостное право и дворянское землевладение. И такие же начинания провалились в восточных уездах Вологодской губернии, равно как и в Енисейской губернии, в которой никогда не существовало ни дворянского землевладения, ни крепостного права.
Как мы видим из этих региональных моделей развития, центральные регионы России (а именно они составляли главное содержание аграрного вопроса и были эпицентром аграрного кризиса, как он тогда понимался) имели наименьшие шансы извлечь материальную выгоду из самого кооперативного движения, независимо от наличия или отсутствия внешнего надзора или помощи. Вывод очевиден: появление кооперативного движения в определенных регионах зависело от изначальной финансовой поддержки, получаемой со стороны государства, земств и отдельных государственных учреждений, но его последующее широкое распространение напрямую зависело от таких факторов, как инфраструктура и доступ к рынкам, рост экспорта, конъюнктура рынка и условия окружающей среды. Это подтверждается и тем, что идентичные региональные модели развития проявились в сословных банках, притом что эти учреждения вообще не имели или лишь в незначительной степени удостаивались финансовой поддержки или надзора извне. Если цифры и помогают проследить какую-либо стратегию улучшения материального положения деревни, то прежде всего они явно указывают на важность государственных инвестиций в инфраструктуру, создающих условия, необходимые для адаптации и специализации производителей. Однако те же цифры не обязательно свидетельствуют о важности управления теми способами, посредством которых люди осуществляют эту адаптацию[372].
Статистические данные также поднимают методологически и интерпретационно важный вопрос, ставший основной темой знаменитых сегодня споров 1960-х годов о том, применима ли единая модель экономического развития к русской деревне в целом. С.М. Дубровский доказывал, что социальная динамика капитализма создает горизонтальную (классовую) дифференциацию, и этот тезис позволил ему обратиться к единой модели социальной стратификации крестьянства, которая по значимости превосходит все региональные различия, вместе взятые. Как я подчеркивал в Главе 1 (раздел «Обособленность»), подобные статистические приемы восходят еще к XIX в. Уже тогда было безоговорочно постановлено, что повсеместно наблюдается дифференциация в среде крестьян, а потому расслоение есть определяющая характеристика всего «крестьянства». Напротив, по мнению А.М. Анфимова, региональные различия были столь велики, что невозможно делать имеющие хоть какой-то экономический смысл обобщения о некоем едином крестьянстве. Схема развития, которую отразило в себе кооперативное движение, конечно же, поддерживает последнюю точку зрения: деятельность одних и тех же учреждений и одинаковая государственная политика могут привести к принципиально различным результатам в разных регионах. Это делает количественную генерализацию по кооперативному движению в целом, без учета региональной конкретики, весьма обманчивой[373].
Большинство кооператоров-теоретиков рассматриваемого периода утратило понимание многообразия кооперативного движения, увлекшись обобщениями по поводу «крестьянства», хотя внимательное исследование показывает, что нередко при этом они исходили как раз из данных по отдельным регионам. Когда А.Е. Кулыжный описывал «идеальный» кооператив, он ссылался на примеры реальных товариществ на Юге России. Н.П. Макаров считал сибирские маслодельные кооперативы «моделью», следуя которой кооператоры-активисты смогут сподвигнуть крестьян на достижение подобных успехов и в Центральной России. Чаянов, основываясь на данных, полученных с Севера Европейской России и из нескольких товариществ Московской губернии, отыскал для себя «типичную» и «классическую» форму товарищества, воплотившуюся в маслосыродельных кооперативах данных районов[374]. По той же логике примеры крестьянской «беспомощности» часто брались из губерний Центральной России, где кооперативное движение действительно было слабым. Этот факт использовался в качестве аргумента в пользу внешнего управления товариществами во всех регионах России. Труды Макарова по сибирским кооперативам в результате демонстрируют читателю удивительную смесь стереотипов — образ энергичного и работящего, но абсолютно не умеющего управлять своими делами землепашца. Макаров писал, что сибирское крестьянство предприимчиво, и показывал, каких успехов кооперативы могут добиться в любом месте; но управление кооперативом со стороны интеллигента именно в Сибири имеет особую важность вследствие глубинных свойств крестьянского характера: это все то же «русское крестьянство, которое, хотя бы и сибирское, еще так далеко от нужной для технического прогресса минимальной культурности»[375].
В экономическом отношении крестьянство не было единым; единство ему придавали только культурные и правовые генерализации[376]. Искать место для осмысленного применения термина «крестьянство» следует в области права и (столь же повсеместно и не менее конкретно) разнообразных и изменчивых формах культурного обособления и «приписывания» (ascription). К тому же сравнительно новое для того времени обозначение нового социального слоя как «трудового крестьянства» делало его социологической категорией, привязанной к профессиональной принадлежности. Остается проследить эволюцию этих определений на практике, поскольку они несли на себе вполне реальную смысловую нагрузку, что особенно влияло на практику взаимоотношений профессионалов и сельского населения. Конечно же, не все крестьяне работали на земле или на фабрике, и не все рабочие были крестьянами по сословной принадлежности. Иными словами, дело было не в том, существовало ли «крестьянство» в принципе, а в том, какой смысл вкладывался в эту категорию, кто должен был считаться крестьянином, а кто нет, и кто, в свою очередь, должен был получить право решать это на практике.
2. Капитализм, рациональность и социальный смысл в кооперативном движении
При исследовании кооперативного движения на местном уровне прежде всего важны правовой, культурный и социологический аспекты, поскольку, где бы ни находились кооперативы и их члены, они подчинялись схожим правилам, одной и той же «науке» и идентичному набору представлений о «крестьянстве». Особый интерес в этой связи представляют интеллектуальные и правовые предпосылки появления корпуса профессионалов-практиков; пути и способы, с помощью которых конкретные идеи влияли на взаимоотношения профессионалов и сельского населения; и, наконец, то значение, которое наблюдатели придавали отдельным кооперативам
