Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Янни Коцонис

class="p1">Ничего удивительного, что появлявшиеся на свет учреждения оказались недостаточно экономически и социально прочными для организации новой общности. Их отличали частые банкротства, редкий созыв собраний, отсутствие связи между правлениями и рядовым составом и безучастное отношение членов к делам товарищества. Неудивительно также, что новоявленные кооператоры были склонны поступать в соответствии с тем образом непоследовательности, хаоса и иррациональности, который осуждался многими группами образованного общества, что делало «отсталость» не только самодостаточным, но и самореализующимся фактором. В условиях, когда крестьянам постоянно твердили, что они слишком безответственны, чтобы отвечать за свои поступки, и слишком невежественны, чтобы понять цели создания новых учреждений, члены кооперативов быстро становились весьма непонятливыми. Они имели возможность опереться на массу стереотипов и прикрыться целым набором тропов о крестьянской темноте, бедности, забитости и рабстве; с помощью всего этого можно было избежать выполнения законных обязательств члена кооператива. В этом смысле общее противопоставление «прогресс — отсталость» не только сокращало возможности для понимания крестьянского населения некрестьянами, но и сужало круг тех действий, которыми крестьяне-кооператоры реально могли воспользоваться. Данная дихотомия была весьма эффективна, так как снабжала сельское население всегда готовыми к употреблению правилами поведения для создания нужного представления о себе и своих соседях в головах приезжающих в деревню профессионалов[350].

1. «Живые цифры»: статистика и ее социальное значение

Статистические данные по аграрным кооперативам впечатляют, но эти цифры и комментарии к ним уходят корнями в более широкий культурный и политический контекст. Как выразился в одном статистическом исследовании агроном В. Вельский: «Скажут — мертвые цифры; бледные, будничные факты. Нет — не мертвые цифры. Цифры — символы жизни. Это “живые цифры”. Это — жизнь, это — люди, это их борьба за общественные идеалы»[351]. В общем контексте жизни России начала XX в. исследователи использовали статистику кооперативного движения для подкрепления двух, по-видимому, противоположных утверждений. С одной стороны, практически все кооперативы бедны, а потому нежизнеспособны без посторонней помощи и внешнего управления; с другой — они обладают финансовой стабильностью и являются весьма многообещающими учреждениями, но только при надлежащем руководстве и соответствующей помощи. Связующим звеном между этими двумя точками зрения служили те авторы, которые старались доказать свою собственную огромную значимость для выживания всего кооперативного движения.

В результате довольно разнообразное по своим экономическим формам кооперативное движение представлялось достаточно унифицированным в виде некоей статистической конструкции и в конечном счете культурного явления. И корни этой унификации в том, что русское крестьянство было единообразно обособленным от образованных слоев. Но, прочитанные по-другому, те же самые цифры открывают серьезные региональные различия. Эти местные особенности имеют решающее значение для характеристики условий, способствовавших экономическим переменам в русской деревне. Они подкрепляют и без того распространенное в историографии мнение, что экономические проблемы развития деревни в значительной мере зависят от региональных особенностей[352], а значит, и решения этих проблем также должны быть различными.

Наиболее полные из имеющихся данных касаются кредитных кооперативов, так как все они для начала работы нуждались в утверждении со стороны Управления по делам мелкого кредита. Создавались они как кредитные учреждения, которые получали вклады и ссуды от внешних учреждений и ссужали их своим членам — крестьянским хозяйствам. Иногда через них сбывалась на рынок крестьянская продукция и совершались оптовые закупки товаров и оборудования. Кредитные кооперативы намного превосходили по численности все другие типы сельскохозяйственных кооперативов в 1914 г.: по данным Государственного банка, их число в Российской империи увеличилось почти в 10 раз за 10 лет (с 1431 в январе 1905 г. до 13 028 в январе 1914 г.), а количество членов в кооперативах возросло с 564 200 хозяйств в 1905 г. до 8,3 млн. в 1914 г.[353] Более 90 % членов кредитных кооперативов принадлежали к крестьянскому сословию. По самым осторожным оценкам, в 1912 г. 16 % всех крестьянских хозяйств империи входили в эти организации, а данные по 1914 г. доводят этот показатель до 28 %, если принимать в расчет только хозяйства (но не численность населения). В некоторых губерниях и районах (например, в Пермской, Херсонской и на Кубани) членство в кооперативах приближалось к 60 % крестьянских хозяйств[354]. Совокупный финансовый капитал всех этих кредитных объединений в 1914 г. составлял около 614 млн. руб., и 80 % от него (518 млн. руб.) находилось у рядовых членов в виде ссуд. Из этих сводных данных современники выводили средние показатели, которые впоследствии стали основой для современных, но имеющих давнюю историю обобщений о кооперативном движении: «типичный» средний кредитный кооператив обладал капиталом в 47 129 руб., имел вкладов на сумму 32 515 руб. и выдавал ссуд на 39 750 руб., а «средний размер ссуды на одного члена»[355]составлял 63 руб.

Если эти данные разбить на 15 экономических районов[356], то те же цифры дадут повод утверждать, что использование сводных данных по империи и всякого рода средние показатели вносят немалые искажения в, казалось бы, ясную картину. Добавив несколько очевидно богатых регионов и типов кооперативных учреждений к общему числу, мы увидим, что большинство кооперативов сразу станут казаться гораздо богаче, а оставшиеся — гораздо беднее, чем они были в действительности. Наиболее впечатляющий контраст обнаруживается при сопоставлении собственно России (ныне приблизительно территории Украины, Белоруссии и России, включая Западную Сибирь и Северный Кавказ) и нерусских губерний на западе империи (балтийских и польских). Последние были богаче (в том числе и инвестиционными капиталами), чем русские губернии, а тамошние дворяне-землевладельцы были склонны поддержать новые учреждения и вкладывать туда свои деньги. В балтийских губерниях большинство членов кооперативов (60 %) были из городов. Этим учреждениям было разрешено практиковать залог недвижимости и выдавать ссуды большие, чем обычно, по объему, при более серьезном их обеспечении. Кооперативы в балтийских и польских губерниях составляли до 9 % от общего числа всех подобных учреждений и их членов в империи, но при этом владели 29 % от совокупного капитала всех кооперативов, причем на их долю приходилось 34 % от сумм всех вкладов и 28 % от сумм всех ссуд (см. табл. 1).

Если по той же схеме выводить средние суммы выдаваемых ссуд на человека, то среднестатистический кредитный кооператив в Российской империи выдавал каждому своему члену по 63 руб. в качестве ссуды; но эти суммы составляли по 590 руб. — в Балтии, по 136 руб. — в Польше и по 48 руб. — в остальных губерниях империи.

Таблица 1. Кредитные кооперативы в Российской империи в 1914 г.

Речь идет о тех губерниях и регионах, которые современники считали собственно русскими, без Польши, Прибалтики, Закавказья, Центральной Азии и Дальнего Востока. Из этих пятидесяти губерний, сгруппированных в 11