Погребальные обряды и культ предков. От завета Одина и некромантии до упырей и похорон Ярилы - Владимир Яковлевич Петрухин
Финальной стадии похорон вождя русов в рассказе араба Ибн-Фадлана, как и в описании «похорон Совия», предшествует предварительная («лиминальная») стадия – ингумация. После смерти мертвеца поместили на десять дней во временную могилу, пока готовились к сожжению. Когда руса извлекли из могилы для перемещения на костер, «он уже почернел от холода той страны». Это замечание Ибн-Фадлана совпадает с описанием другого очевидца – англосаксонского купца Вульфстана, который побывал в земле пруссов в IX веке. Он свидетельствовал, что «есть у эстов (пруссов. – В. П.) обычай, что когда человек умирает, он лежит в [своем] доме, несожженный, со своими родственниками и друзьями, месяц, а иногда и два <…>. И все время, пока тело находится в доме, он должны пить и участвовать в состязаниях, до того дня, когда его сожгут. <…> И есть среди эстов племя, которое может создавать холод; и поэтому покойник лежит так долго и не разлагается»[29].
Ингумация, таким образом, связана с присутствием умершего в «доме» (доме-могиле) среди сородичей, справляющих тризну на погребальном пире. Недопустимым считалось разложение трупа в могиле, поедание его «гадами» – это было свойство вредоносного мертвеца, колдуна или ведьмы, обитателя преисподней. Именно поэтому тело требовалось максимально сохранить до сожжения, используя холод.
При «похоронах Совия» ингумацию и кремацию разделяла еще одна лиминальная стадия – похороны «в древе». Показательно, что Совия на древе донимают не только комары, но и пчелы, которые в народных (в том числе балтославянских) верованиях не относят к классу «гадов». Напротив, они приурочены к стволу «трехугодливого» мирового древа, соединяющего небо и землю. «Похороны Совия», таким образом, последовательно описывают путь умершего с земли на небо и отражают космологию ритуала. По сути, таким «описанием» оказывается каждый погребальный обряд: в частности, на кургане, насыпанном над погребальным кострищем руса, возвели столп из священного дерева – обрядовую ипостась мирового древа.
В этом отношении обряд трупосожжения у славян в Начальной летописи видится как параллель всему циклу «похорон Совия» и проясняет его лиминальную часть, «вложение в древо»: «И аще кто умряше, творяху тризну над ним, и по семь творяху кладу велику (курсив мой. – В. П.), и възложахуть и на кладу, мертвеца сожьжаху и посемь собравше кости в судину малу, и поставляху на стопе на путех»[30]. Дело в том, что в древнерусском языке слово клада, «колода», имеет несколько взаимосвязанных значений, в том числе «гроб, выдолбленная колода». Между «двумя кладами» был похоронен – вложен в дерево – убитый врагами князь Глеб, который покоился во временной могиле, пока его тело не было перенесено в церковь.
Другое значение «клады» – кладка из бревен для погребального костра, которую сооружают для трупосожжения. В более позднем Радзивилловском списке «Повести временных лет» слово «клада» заменено на крада. «Крада» в древнерусском языке имеет значения, связанные с ритуалами сожжения, а именно «погребальный костер» и «жертвенник, на котором сжигаются жертвенные животные»[31]. На краде, согласно балтской традиции, для сожжения поместили и тело Совия.
Тем не менее балтославянские соответствия не должны заслонять первоначальный текст «Повести временных лет», в котором упомянута клада. Нестор-летописец, воспроизводивший древний обряд (к концу XI века трупосожжение могло сохраняться лишь в лесной глухомани у вятичей), мог реинтерпретировать передающий его текст и принять «колоду» за кладку костра. В любом случае трехчастная структура обряда – устройство клады, тризна и сожжение – сохраняется, и при подготовке и проведении тризны умерший покоится во временном пристанище, но не в земле, а в или на дереве, в гробу-колоде или на кладке костра.
Эта реконструкция промежуточной стадии погребального ритуала временным помещением умершего «в дерево» перед кремацией подкрепляется описанием погребального обычая, введенного легендарным предком литовских великих князей Швинторогом, в Хронике польского историка XVI века Матея Стрыйковского и западнорусских летописях. Швинторог отвел священное место для кремации князей в устье реки Вилии. Таким образом он проявил себя как культурный и «генеалогический» герой, а не мифический основатель традиции (первопредок), каким был Совий, поскольку в завете Швинторога упомянуты исторические и географические реалии, притом что сама традиция трупосожжения возводится Стрыйковским к античным временам Энея. В связи с этим кажется естественным стремление хронологически приурочить наказ легендарного князя и реалии обряда ко времени начала литовской государственности и основания Вильнюса.
Для интересующей нас последовательности погребальных действ, выполняемых по завету Швинторога его сыном, характерно, что после сожжения на костре, где с князем лежали любимые конь, сокол и собака (животные разных космических сфер), а также когти рыси и медведя, чтобы он смог взобраться на гору (попасть на тот свет), его кости были собраны и помещены в гроб, над которым насыпали могилу (курган). Этот акт при сравнении со сходным славянским обычаем кажется довольно странным, поскольку для кальцинированных костей, оставшихся после сожжения трупа, достаточно «судины малой» – погребальной урны, известной всем культурам, практикующим кремацию, начиная с бронзового века. Упоминание гроба, куда были сложены кальцинированные кости литовского князя, отражает переход от языческой к христианской кремации.
Биритуализм создавал особую догматическую проблему при становлении монотеистических авраамических религий, проповедовавших телесное воскрешение мертвых перед Страшным судом. Особенно актуальной она оказалась для римского периода, когда господствовала кремация, но также практиковался биритуализм, и умерших членов семей могли как сжигать, так и захоранивать в склепах. Нехватка места в древних некрополях принуждала устраивать массовые захоронения кремированных останков в колумбариях и погребение тел в подземных катакомбах. Эта же проблема характерна для современной эпохи, создавшей «похоронную индустрию»[32]. Священное Писание поясняло, что кремация не мешает умершему попасть на Суд Божий, потому что Всевышний, создавший человека из праха земного, призовет кремированного в его телесном обличье.
В период зарождения античной культуры, основания полисов и некрополей биритуализм принимал различные исторические формы. Так, в городе Эретрия на Эвбее в западной части некрополя археологи обнаружили только следы кремации, а в восточной части – ингумации. Кремации подвергались взрослые, способные носить оружие, которое включалось в погребальный инвентарь, а в земле хоронили останки детей, поскольку дети не были «приготовлены» к функции воинов и не прошли инициацию, которую в погребальном культе воплощала кремация[33].
Глава 3. Культ черепов и происхождение портрета
Все разнообразие погребальных обрядов, по мнению Сергея Александровича Токарева, было связано с двумя противоположными тенденциями, сосуществующими в погребальном культе. С одной стороны, это было стремление сохранить умершего предка вблизи коллектива, то есть законсервировать его тело в некрополе, могиле на стойбище и т. п. С другой – желание отправить мертвеца, а с ним и духов смерти в далекий загробный
