Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - Петр Александрович Дружинин

Как мы сказали выше, еще за год до публикации повести страна знала о том, что один из подающих надежды писателей-коммунистов работает над произведением, призванным развенчать идеологию мятущегося классика: первая публикация фрагмента еще не завершенной повести состоялась в 1932 году и уже содержала все ключевые моменты повести о Достоевском[44]. Однако публикации частей повести, неизменно с разоблачением достоевщины, а затем полные издания, которые как будто более чем доходчиво объяснили читателям ущербность гуманизма Достоевского, оказались затем серьезнейшим образом усилены. Речь о выступлениях критики: повесть была подробно рассмотрена в многочисленных рецензиях. Эти рецензии по-разному относились к дарованию В. Герасимовой, но были полностью единодушны в идеологической оценке: после Великого перелома ни о каких спорах речи уже не шло. Журнал «Литературный критик» в мартовской книжке 1934 года открыл целую дискуссию.

Ф. М. Левин отметил, что автор в повести выступает в привычной тональности: «Разоблачение классового врага и приспособленца, скрывающихся под личиной преданности, советскости, под маской гуманизма или какой-либо иной идеологической вуалью, прикрывающей его подлинное звериное, хищническое лицо, – эта тема давно уже стала объектом внимания автора „Жалости“», однако тема оказывается недостаточно проработанной:

Закрывая последнюю страницу, читатель испытывает понятное чувство неудовлетворенности, которое примешивается к положительной общей оценке идейного содержания повести и уменьшает его значение. Ибо суть повести сводится к тому, что в ней показан классовый враг, скрывающийся за ширмой проповеди любви и жалости, само же это прикрытие не разоблачено до конца. Это чувство неудовлетворенности, неполноты и недоработанности усиливается и серьезными художественными недостатками повести.

Последние были сильно акцентированы и завершались пожеланиями:

Стать ближе к жизни, надо писать проще и расширить свою читательскую аудиторию, надо поменьше рационалистического морализирования и интеллигентской литературщины, побольше соков и красок живой жизни и художественной плоти[45].

Но остальная критика была боевой, уловившей смысл текущего момента:

Сорвать с классового врага вуаль гуманизма, показать что за этим «панцирем и забралом» скрывается враг, – вот большая и благородная задача, поставленная Герасимовой в ее повести[46].

Разоблачение классового врага в литературных произведениях, срывание с него маски – дело важное уже тем, что оно приучает читателя к классовой бдительности, вооружает его на борьбу[47].

Несмотря на успешное преодоление главной героиней своей «достоевщинки»[48], отмечая что повесть есть указанный автором «путь к борьбе за утверждение коммунизма»[49], критика видела все художественное несовершенство повести: обилие других действующих лиц, часто совершенно излишних и отвлекающих, повторение образов прежних сочинений писательницы, длинноты, что дало критике основание говорить и о большем – о неверном отображении уже коммунистических идей. Но не только их. Е. Б. Тагер указал, что «трактовка Достоевского в „Жалости“ страдает известной спорностью и односторонностью», и высказал мнение, что для доказательства, «что гуманизм в наших условиях превращается в ширму, прикрывающую все классово враждебные революции элементы», стоило не апеллировать к классикам литературы вообще, а раскрывать характеры современников иными средствами: «Вместо того, чтобы сразиться с врагом лицом к лицу, Герасимова наносит ему удар в спину»[50].

Даже западная критика отметила эту повесть, особенно скажем о большой рецензии Г. В. Адамовича. Пересказывая сюжет, он делает вывод, что «Опыт „преодоления Достоевского“ удался. Герасимова с удовлетворением кладет перо и ставит точку»[51].

Действительно, критика отметила победу советской литературы над Достоевским; однако то была пока победа локальная:

Социалистической литературе еще предстоит «посчитаться» со всеми проблемами мировой литературы, со всеми ее «проклятыми» вопросами. <…> Есть много художников, в том числе и гениальных, с которыми нужно будет поспорить нашей литературе! И в их числе на одном из первых мест находится имя Достоевского. Полемика с Достоевским![52]

И недаром в рецензии А. Лаврецкого на вышедший тогда же третий том писем Ф. М. Достоевского, которая по случайности была напечатана в том же номере журнала, где и рецензия Е. Тагера на повесть В. Герасимовой, подверглась жестокой критике позиция А. С. Долинина:

Достоевский особенно интересен для нас как писатель, в творчестве которого социализм и революция являлись центральными проблемами. Но его постановка и решение этих проблем глубоко враждебны социализму и революции.

Достоевский – враг, но враг гениальный и тем самым более опасный, более влиятельный, захватывающий более широкий круг действия, чем всякие Катковы, Победоносцевы, Страховы, Мещерские и др. Он представляет особый вид реакционера, враждебность которого нам осложнена и углублена его гениальностью, часто вызывавшей разногласия между ним и его менее проницательными соратниками.

Вот этого, еще до сих пор живого врага должен видеть в Достоевском советский исследователь[53].

Летом 1934 года сообщалось, что «В. Герасимова будет писать для Ленинградского кинокомбината сценарий по своему роману „Жалость“»[54], но этот замысел не был осуществлен. В 1940 году в массовой библиотечке «Огонька» выходит книжка Валерии Герасимовой «Таня Полозова»[55] – уже сокращенный, сильно измененный сюжет «Жалости», возможно, как раз то, что должно было лечь в основу сценария. Однако к тому времени отношение в стране к Достоевскому настолько изменится, что его имени мы в книге не найдем, даже всякие разговоры о гуманизме оказываются совсем размыты.

Достоевский как предвестник нацизма

«Не любит черт ладана… Не любят в советском царстве, в коммунистическом государстве Достоевского… Ох как не любят!» – писал А. А. Яблоновский в 1933 году[56], и эта реплика эмигранта отражала действительность.

В 1932 году украинский поэт Микола Бажан пишет стихотворение «Послесловие: Про Достоевского, про Гамлета, про Двойника», напечатанное и в русском переводе (получило известность как поэма «Смерть Гамлета», затем переработано в 1936 году). Произведение это также направлено на преодоление гуманизма, то есть Достоевского. Будучи первым идеологическим произведением Бажана, оно не менее радикально, чем повесть В. Герасимовой, но в литературном смысле, конечно, несоизмеримо по таланту с тенденциознейшей рапповской прозой, а оттого и оказалось намного более деструктивным для наследия Ф. М. Достоевского. И здесь уже носится предвестие того, о чем будет сказано в 1934 году с трибуны писательского съезда М. Горьким: во всеуслышание имя Ф. М. Достоевского связывается с набиравшим обороты нацизмом.

Как писала критика, «Бажан показывает раздвоенного, мятущегося интеллигента-гуманиста западноевропейской формации», которому «никакие башни из слоновой кости не дадут остаться нейтральным перед лицом решающих классовых боев. Фашизм мобилизует своих приверженцев»[57], «обрушивается на мелкобуржуазную половинчатость и раздвоенность, на колебания между революцией и национализмом»[58]; «Он показал, что в героическую пору схватки двух миров для всякого честного человека не может быть сомнений и колебаний»[59].

Стихотворение это известно в нескольких переводах – А. А. Штейнберга[60], И. С. Поступальского[61], Б. Л. Коваленко 1936 года (фрагмент)[62]; в послевоенные годы наибольшую известность получил перевод П. Г. Антокольского[63] (сделанный после того, как трое предшественников были репрессированы)[64]. Приводим фрагмент поэмы в самом первом переводе – А. А. Штейнберга:

Есть люди, что прячут в команде крылатку,

Двойника старомодного жалкий убор?

Зачем она надобна? Спрашивать не с кого.

Кому эти тряпки к лицу, наконец?

Бредет по Европам фантом Достоевского

И пальцами шарит в пустотах сердец.

И люди ползут из сердец, как из дома,

Как после болезни, позора и мук, —

Здесь гетманский сын,

            генеральский потомок,

И прусского юнкера выбритый внук, —

В одной униформе выходят на стук.

Теперь поищите Алеш Карамазовых

В святых легионах, в военном