Искусство и космотехника - Юк Хуэй
§ 12. Эпистемология неизвестного
Произведение искусства говорит. Оно говорит со своим народом, с сообществом, которое отождествляет себя с чувственностью, вызванной произведением. Хотя эта чувственность не обязательно должна принадлежать какой-то конкретной нации, часто она все же принадлежит ей из-за постава национальных государств, лежащего в основе эстетизации политики (в смысле Вальтера Беньямина). Интуиция как основание или фон ограничена собственной перспективой, определенным культурно-эстетическим воспитанием. У человека, выросшего в японской культуре и говорящего по-японски, может быть не такая интуиция, как у человека, выросшего в немецкой культуре, поскольку каждая из этих культур совершенствует разные типы чувственности. Чувственность интуитивна, а интуиция всегда игнорируется и подрывается логоцентризмом и фоноцентризмом, которые принимаются за нечто всеобщее. Сообщество формируется через родство, но основывается на общей для всех его членов чувственности. Сообщество, поскольку социальные отношения в нем не могут быть полностью схематизированы и сведены к метрикам, основывается скорее на чувственности, чем на исчислимости. Например, дружба не поддается исчислению.
Чувственность, однако, не следует путать с априорными категориями. Чувственность проистекает из «внутренней необходимости» жизни, и ее нужно совершенствовать, к ней нужно взывать. Чувственность несводима к воспринимаемому и не равна сумме воспринимаемого. Произведение искусства пробуждает и модулирует чувственность при условии, что оно способно произвести отождествление как диалог (dia и logos). Отождествление не означает, что А=А или А=В. Скорее, она определяет место человека в произведении и место произведения искусства в жизни общества. Порой оно провоцирует на то, чтобы разрушить стереотипы или подавленную чувственность, как это делали дадаисты и сюрреалисты.
Для Хайдеггера художественное творение открывает взору спор между миром и землей, которые пытаются говорить через напряжение или даже противоречие, как в греческой трагедии. Зрители греческой трагедии отождествляют себя с ее сюжетом и с трагедией внутри своего сообщества. Насколько мир общ, настолько же он и единичен и, как на то указывал Жак Таминьо, мир «никогда не является миром для всех и каждого, миром всего человечества». Таминьо, цитируя Хайдеггера, пишет, что «быть миром для одного народа – вот задача, которая на него возложена»[239]. Мир не является всеобщим, потому что он принадлежит народу, объединенному чувственностью, которая позволяет ощущать подобный спор. В китайском искусстве нельзя найти той же движущей силы, поскольку у него другое понятие истины и другие способы доступа к ней. Картины Ван Гога, хотя и находятся под влиянием различных источников, говорят с народом, который определяется не границами и расой, а чувственностью, тесно связанной с языком и обычаями.
Что значит для произведения искусства говорить с народом? Что хочет сказать такое произведение искусства, если оно вообще хочет что-то сказать? Произведение искусства говорит об истине. Эта истина – то, что не может быть объективно продемонстрировано. В западном искусстве XVIII–XIX веков эта истина называлась «прекрасным», а через сто лет после дадаистов и сюрреалистов – «возвышенным». Если истину можно продемонстрировать, как это делает геометрия, то она является априорной истиной, поскольку остается истинной при любых обстоятельствах. Такую истину можно назвать рациональной: к примеру, что 1+1=2 или что сумма квадратов двух катетов прямоугольного треугольника равна квадрату гипотенузы. Существуют истины, которые нельзя доказать, но нельзя при этом и признать ложными. Для религиозного человека Бог – это истина, однако в пользу существования Бога нельзя привести убедительных доказательств. Для художника прекрасное существует, но не может быть сведено к объекту, изображенному на картине.
Подобное мы назвали нерациональным, которое следует отличать как от иррационального, так и от рационального. Иррациональное находится в антагонизме с рациональным. Ложность иррационального может быть доказана, но нерациональное находится за пределами доказательности. В поэзии нерациональное может быть проявлено посредством неконвенционального и даже противоречивого использования языка. Игра слов открывает новые пространства, в которых может проявиться Неизвестное (Unbekannte). Поэт – это тот, кто призывает Неизвестное. Искусство как космотехника основано на эпистемологии нерационального, которое Хайдеггер иногда именует Неизвестным, неподрасчетным или последним Богом. Следовательно, нерациональное недуалистично, поскольку его нельзя отождествить ни с рациональным, ни с иррациональным. Это третий термин, который находится за пределами феноменальной истины.
Эпистемология – это наука о познании, но нерациональное (как je ne sais quoi[240] у Лейбница) не может быть познано как таковое. В отличие от современной науки, нерациональная истина не может быть ни доказана с помощью геометрии, ни представлена числом или вероятностью. Попытка Александра Баумгартена интегрировать je ne sais quoi в рационалистическую философию перекликается с нашим подходом, пусть все же и отличается от него. Как же тогда возможна эпистемология неизвестного? Эпистемология требует основания, но в нерациональном нет ничего абсолютно определенного, с чего можно было бы начать. Единственное начало может быть положено предположением о существовании такого основания, которое не является самоочевидным и отказывается быть таковым.
В какой мере это основание не является контингентным и произвольным? Сам вопрос уже предполагает логическую необходимость. Наука основывается на доказательности и исходит из нее, а искусство исходит из безосновной основы и защищает свою открытость и неизмеримость. Современным наукам также приходится иметь дело со многими неизвестными элементами, такими как темная материя, темная энергия, таинственное происхождение жизни и так далее, но все они по-прежнему основаны на математике. Математическая непротиворечивость – это критерий реального в науке, но это не начало и не конец для философии и искусства. С позиций кантовского переобоснования философии прекрасное и нравственное не могут быть доказаны подобно математическим понятиям. Прекрасному можно дать лишь негативное определение: «целесообразность без цели», «удовольствие без интереса».
Если мы говорим, что искусство сопряжено с эпистемологией нерационального, то это потому, что искусство желает знать за пределами как феноменального мира, так и конечной реальности, подчиненной миру форм, который, начиная с Платона, называется метафизикой. Эта воля к власти, напоминающая «волю к власти как искусство» Ницше, придает искусству смысл творческой силы, выходящей за рамки простого подражания. Для Ницше упоение (или опьянение, Rausch) есть фундаментальный элемент искусства, потому что упоение указывает прежде всего на запредельное. Художники всегда пребывают
