Искусство и космотехника - Юк Хуэй
Я желаю себе самому и всем тем, кто живет – кому позволено жить – без страха перед угрызениями пуританской совести, все большего одухотворения и дополнения своих чувств; мы должны быть благодарны чувствам за их утонченность, полноту и силу и предлагать им взамен лучшее из духовного богатства, которое имеем[241].
Дополнение чувств становится возможным благодаря произведению искусства, и не обязательно в форме виртуальной или дополненной реальности (которые часто отступают от количественной сферы, но редко покидают ее), а скорее путем приведения субъекта к постижению небывалого в возвышенном искусстве, либо путем растворения субъекта в позиции, которая не находится ни в бытии, ни в ничто. Зритель может ответить лишь восклицанием! Именно с помощью искусства нерациональное может быть переведено в сферу чувственного и сообразовано со зрительским опытом. Нерациональное открывается своему народу только определенным образом и в определенном ритме, поэтому эстетический опыт в Древней Греции и в Древнем Китае принципиально различен, хотя оба эти типа опыта можно отнести к чему-то, что зовется нерациональным.
Можем ли мы утверждать, что Хайдеггер был увлечен живописью Сезанна и Клее потому, что они пытались найти место для нерационального в постметафизическом мире? В постметафизическом мире Бог отвернулся от всех земных существ. Онтотеология обретает свое завершение и выражение в нигилизме, где высшая ценность, такая как Бог, то есть ценность, придающая жизни смысл, тоже может оказаться ничего не стоящей. В постметафизическом мире трансцендентность погружается в темную ночь. Бог исчезает в ночном пейзаже, нормативная сила религии становится средством управления современных государств. В поисках замены Богу люди обращаются к примитивным искусствам, наркотикам, марксистскому поклонению героям, возрождению религии и национализма. Но даже в эпоху, когда говорят, что Бог мертв, Неизвестное упорно продолжает существовать. Если сопротивление романтизма рационализации было ключевым антагонизмом для эпохи модерна, то сегодня простое возвращение к природе не кажется эффективной мерой против гигантизма современной техники.
Нам еще предстоит понять, как в нашу эпоху с Неизвестного можно снять налет загадочности и лишить его человеческого образа, сохранив при этом его действенность, с учетом ограниченности человеческого знания и чувственности по отношению к нечеловеческим существам. Мышление должно признать, что постметафизический мир, с одной стороны, больше не сковывает воображение какой-либо четко определенной и артикулированной трансцендентностью, такой, как платоновская форма или христианский Бог, а с другой – не возвращает воображение к первобытной дикости. Скорее, он устанавливает новую форму рационализации, действующую с помощью и посредством техники. Эта новая рационализация не ограничивается техно-логосом или «западной рациональностью», а пере-обосновывает технику, перемещая ее в более широкие реальности.
Реакцией на технический мир остается поиск утраченного духа, это – стремление излечиться от невежества и забвения вопроса о Бытии в техническом мире. Попытка компенсировать холодность и жестокость инструментальной рациональности приведет лишь к формированию несчастного сознания, поскольку всякий раз, когда оно поверит, что нашло противодействие, будет уже слишком поздно. Поскольку существование этого сознания зависит от Другого, оно теряет свое основание, словно в гегелевской диалектике господина и раба, где последние взаимозаменяются и грозят доминировать друг над другом. Решение проблемы здесь требует не только корректировки положения этих двух элементов, но и полной ре-конфигурации. Для Хайдеггера было также очевидно, что если бы вопрос о Бытии был независим от техники, то его философия пала бы жертвой неудачной диалектики господина и раба, а значит, и несчастного сознания.
Одно из возможных решений – вновь поставить вопрос о Бытии в технике и наоборот так, чтобы Бытие и техника стали неотделимы друг от друга, как это было в «Истоке художественного творения»: и в «Истоке художественного творения», и в «Вопросе о технике» Хайдеггер подчеркивает связь между ними, поскольку сокрытие Бытия является задачей и возможностью technē. Современная техника пусть и порывает с греческим technē, тем не менее, все еще несет в себе возможность несокрытости, хотя способ этой несокрытости здесь представляет производство (Herausforderung) вместо про-из-ведения. Производство, каким бы отрицательным ни был этот термин, – это не просто сокрытие. Возможно, оно станет шансом для современного человека. Однако такой способ несокрытости, по существу, чреват катастрофами, поскольку ему сопутствует риск массовых разрушений, таких как, например, авария на атомной электростанции в Фукусиме и недавняя пандемия коронавируса.
Именно поэтому я предлагаю понимать интерес Хайдеггера к космологии, Сезанну и Клее как попытку помыслить будущее техники, которая возвращается к Hervorbringen. Нерациональное проявляется в сомнении Сезанна относительно знания о том, чем в действительности является природа, и в стремлении Клее избежать метафизики. Может ли современная техника после кибернетики выполнять функцию Hervorbringen? Это будет означать не возвращение к греческому technē или отказ от создания искусства с помощью цифровых технологий, а скорее размышление о способе несокрытости, который не является простым производством. Это станет возможным, если нерациональное будет заложено в эпистемологии и работе машин, как оно было заложено в живописи Сезанна и Клее.
Хайдеггер, связывая Клее и Сезанна с Hervorbringen или с тем, что греки называли poiesis, делает шаг назад к космологии, сосредоточенной на нерациональном, называемом Бытием (Sein). Этот шаг назад, заявленный в виде фундаментального вопроса философии, остается непродуманным, поэтому для Хайдеггера сделать шаг назад значит, что «мышление отступает перед всемирной цивилизацией и, никоим образом не отрекаясь от нее, но держа дистанцию, занимается всем тем, что никак еще не могло продумываться в самом начале западного мышления»[242]. В работе «Что зовется мышлением», когда Хайдеггер интерпретирует фрагмент VI поэмы Парменида, он утверждает: «Это действительно излишне – переводить ἑὸν ἔμμεναι на латынь и немецкий. Но для нас необходимо перевести в конце концов эти слова на греческий»[243]. По Хайдеггеру, для осмысления вопроса техники, европейцы должны быть в большей степени греками, чем сами греки, чтобы преодолеть как прогресс, так и регресс, чтобы вообразить реформу культуры (в этом смысле Хайдеггер – наследник Ницше). По другой же формулировке Хайдеггера, такое осмысление требует Übersetzen: перевода [translation. – Прим. ред.] как перевода [transposition. – Прим. ред.] и прыжка[244].
Помыслить другое начало можно только путем радикального переосмысления вопроса об искусстве и технике[245]. В поисках исхода, сокрытого в немыслимом, Хайдеггер намеревался преодолеть европейский модерн обходным путем через переосмысление древнегреческой философии. Однако сегодня мы должны задаться вопросом о том, что представляла бы
