Гносеологические аспекты философских проблем языкознания - Владимир Зиновьевич Панфилов

Ср.:

Студенту нужен хороший учебник

и

Студентам нужен хороший учебник;

Что волки жадны, всякий знает, волк евши, никогда костей не разбирает (И.А. Крылов, Волки и овцы).

При этом в последние десятилетия отмечается тенденция к широкому употреблению в родовом значении именно существительных во множественном числе, особенно в научной литературе (например: Бабочки – отряд насекомых и т.п.)[563].

Поскольку существительное, употребленное в родовом значении, будь то в форме единственного или множественного числа, не содержит указания на количество предметов, это значение по существу не включается в число значений грамматической категории числа. Итак, по своей структуре – соотношению значений, выражаемых формой единственного (или общего) числа, с одной стороны, и формой множественного числа, с другой, грамматическая категория числа в синтетическо-флективных языках обладает некоторыми специфическими чертами по сравнению с таковой же в языках синтетическо-агглютинативного типа.

В последнее время обоснованность выделения в языках последнего типа грамматической категории числа, включающей форму с нулевым показателем, некоторыми авторами (В.Г. Гузевым и Д.М. Насиловым)[564] была поставлена под сомнение. При этом приводятся следующие аргументы:

1. Поскольку форма существительного с нулевым показателем употребляется как в значении единственного, так и в значении множественного числа, она вообще стоит вне категории числа;

2. В языках рассматриваемого типа в отличие от синтетическо-флективных языков грамматическое число не имеет согласовательной функции, а именно, эта функция является наиболее существенным признаком грамматической (морфологической) категории[565].

Рассмотрим каждый из этих аргументов, начав со второго. В этом вопросе В.Г. Гузев и Д.М. Насилов исходят из того понимания морфологической категории, которое было развито С.Д. Кацнельсоном. Отмечая, что

«в содержательном плане формы числа далеко не всегда выражают „значение“ числа»,

С.Д. Кацнельсон полагает поэтому, что морфологическую категорию следует определять

«как ряды словоформ, объединенных категориальной функцией»[566].

Что касается категории числа, то, по мнению С.Д. Кацнельсона,

«основной функцией, объединяющей все без исключения формы числа, является функция согласования в числе»[567]

и в этом отношении она подобна категории рода или класса. Однако указанное определение морфологической категории едва ли можно принять.

Во-первых, и в языках синтетическо-флективного типа немало таких грамматических категорий (например, вид и время в русском языке), которые не выполняют согласовательной функции и, следовательно, эта последняя не может рассматриваться как конституирующий признак грамматической категории. Еще в большей мере это касается языков синтетическо-агглютинативного типа, в которых согласовательная функция не свойственна едва ли не большинству выделяемых в них грамматических категорий. Так, например, в нивхском языке этой функции не имеет даже наклонение глагола (исключая повелительное).

Во-вторых, рассматриваемое определение морфологической категории по существу заключает в себе тавтологию: грамматическая категория числа есть ряды словоформ, согласующихся по числу. И очевидно, что для того, чтобы выделить эти ряды словоформ, мы должны обратиться к выражаемым ими значениям, или, по терминологии С.Д. Кацнельсона, к основной содержательной функции этой категории – квантитативной актуализации[568]. Тот факт, что формы числа не во всех случаях выполняют функцию квантитативной актуализации, не представляет собой какого-либо исключительного явления: полисемия или омонимия свойственна не только лексике, но и грамматическим формам любого языка.

Столь же уязвимым оказывается и первый аргумент, приводимый сторонниками рассматриваемой точки зрения. Следует прежде всего сказать, что слабый, немаркированный член оппозиции многих грамматических категорий оказывается способным выражать не только какое-либо специфическое для него частное значение данной категории, но и значение маркированного члена оппозиции той же категории и в этом отношении форма существительных с нулевым показателем, рассматриваемая как член парадигмы грамматического числа, не представляет собой исключения. В частности, в этом отношении особенно показательна форма основного (абсолютного) падежа как в нивхском, так и в тюркских языках – она выступает в этих языках в значениях ряда косвенных падежей[569]. Наконец, языковые факты свидетельствуют о том, что в языках рассматриваемого типа форма с нулевым показателем вовлечена в парадигму грамматического числа – как уже отмечалось, при подлежащем в форме общего числа глагол-сказуемое может стоять во множественном числе, а это говорит о том, что в данном случае имеет место квантитативная актуализация соответствующего существительного, выступающего в функции подлежащего, и оно также выражает значение множественности[570].

§ 15. О значениях форм множественного числа и типах множеств

Форма множественного числа существительных обычно выступает как сильный (маркированный) член оппозиции, образуемой ею вместе с формой единственного (или общего) числа. В отличие от формы единственного (или общего) числа существительных, которая во многих языках имеет нулевой показатель, форма множественного числа во всех языках выражается ненулевым показателем[571]. Если обратиться к характеру соотношения значений, выражаемых, с одной стороны, формой единственного числа, а с другой стороны, формой множественного числа существительных, то здесь, за редкими исключениями[572], не наблюдается такого рода случаев, когда бы форма множественного числа могла выражать значение единичности, специфичное для формы единственного числа, в то время как обратное, т.е. выражение формой единственного числа значения дистрибутивной множественности, специфичного для формы множественного числа, имеет место в весьма широком круге языков. Вместе с тем форме множественного числа существительных, как и форме единственного числа, свойственна полисемия.

I. Категориальным значением формы множественного числа существительных, во всяком случае в большинстве современных языков, является значение разделительной, или дистрибутивной, множественности – существительное в этой форме указывает на то, что соответствующий предмет представлен в количестве, большем чем один экземпляр, причем члены этого множества мыслятся как однородные, а само множество как незавершенное, незаконченное.

Дистрибутивное множество выражается в языках различными грамматическими способами (посредством специальных суффиксов; флективных окончаний, наряду с этим выражающих и другие грамматические значения – падежа, рода; внутренней флексии; удвоением основы и др.). В одном и том же языке дистрибутивное множество может выражаться несколькими способами. При этом идея разделительности множества, его подразделенности на отдельные предметы в наиболее чистом виде, по-видимому, выражается посредством удвоения основы существительного[573]. Этот способ выражения дистрибутивной множественности имеет довольно широкое распространение в современных языках и, вероятно, еще более широко использовался в этих целях на более ранних этапах их исторического развития. Так, удвоение основы существительного для этого используется в индонезийских[574], в семито-хамитских[575], в некоторых языках Юго-Восточной Азии (например, в китайском, чжуан и бирманском)[576] и нек. др. В нивхском языке удвоение основы существительного также является одним из способов выражения множественного числа существительных, применяемом в нем наряду с